— Смех?
— Там тебе попадают эклером в физиономию. Настоящим…
— Скажи-ка, а что еще ты для меня припас? До бурлеска не дошло? Хватит. С меня довольно.
— Жанна д'Арк начинала с фермы, голубка.
— В Жанну д'Арк никто не швырялся пирожными с кремом.
— С нею обращались еще хуже, радость моя, она доила коров, — убеждал Ник. — Я ведь там был. Я сам все подстроил.
— Что это значит 'Я там был'? — взвизгнула Белинда. — Ты уже начинаешь мне врать? Лечу в Рино. А впрочем, нет. Не забудь, что ты вставил в мой контракт, когда мы были в Юме. Я одобряю или отвергаю сценарий.
— Ну что ж, радость моя, Чарлз напишет такой сценарий, что ты будешь довольна. Может быть, сыграешь молоденькую девушку, которая мечтает попасть на сцену. Тогда можно будет прочитать монолог Джульетты на какой-нибудь вечеринке. Если там присутствует крупный продюсер.
— Нет, не напишет.
— Нет, напишет.
— Нет, не напишет. Это мое последнее слово.
— Нет, напишет, — упорствовал Махмуд. — Прелестный сценарий. Роль, от которой весь мир с ума сойдет. Настоящий мир. Напишете, Чарлз?
— Да если начистоту, то не напишу, — ответил я.
— Что?
— Посмотрите на часы. Разве вы не слышали, как пробило полночь?
— Ну и что с того?
— А вот что. Ник, — сказал я. — Прошло два месяца. Сегодня — теперь уже вчера — был последний день, когда вы имели право требовать продления контракта. Боюсь, что вы прозевали. Я свободен!
— Силы ада! Впору провалиться на этом самом месте!
— Ники, ты должен нанять сценариста, пусть напишет мне такую роль, чтобы действие происходило в Нью-Йорке. И роли для моих собачек.
— Твои собачки издохли, — объявил я. — Наелись печеньиц.
— Чарли! Собачки!
— Провалиться мне на этом самом месте! — бормотал Ник. — Прозевать срок продления контракта!
— Вот так вот, — сказал я. — Прозевали. Теперь проваливайтесь!
— Так я и сделаю! — воскликнул он и топнул ногой.
Тут он схватил — Белинду в охапку, и-раз! — оба провалились сквозь землю.
Я выбрал себе в петлицу орхидею поменьше и пошел в ночной клуб. На другой день я вернулся на песок Малибу.
ДОЖДЛИВАЯ СУББОТА
Был июль. Посвист, бульканье и еще сотня звуков, что всегда сопровождают дождь, сделали семейство Принси пленниками их большого и унылого дома. Все члены семейства сидели в гостиной, каждый в кресле-озерке из потускневшего и сыроватого ситца, а четыре высоких окна лили обильные слезы.
Этот дом, неухоженный и не радующий глаз, был нужен мистеру Принси, ибо он испытывал отвращение к своей жене, дочери и растяпе-сыну. Прогуливаться по деревне, без тени улыбки подносить руку к шляпе — в этом состояла для него радость жизни. Он испытывал холодное наслаждение, вспоминая эпизоды из бесконечно далекого детства, — вот он находит в оранжерее пропавшую деревянную лошадку, вот видит в толстой стене отверстие, через которое сочится свет. Но теперь все это под угрозой — его аскетическая гордость занимаемым в деревне положением, его пылкая привязанность к дому, — а из-за чего? Из-за того, что Миллисент, его флегматичная и туповатая дочь Миллисент, наконец проявила свой идиотизм в полной мере. Мистер Принси, борясь с отвращением, отвернулся от… нее и заговорил с женой.
— Ее упекут в сумасшедший дом, — сказал он. — Сумасшедший дом для преступников. А нам придется куда-нибудь уехать. Иначе сживут со свету.
Его дочь снова затрясло.
— Я покончу с собой, — сообщила она.
— Тихо, — осадил ее мистер Принси. — Времени у нас в обрез. Выслушивать твою чушь некогда.
Я займусь этим сам. Джордж, — обратился он к сыну, безучастно смотревшему в окно. — Иди сюда. Скажи-ка, далеко ли ты продвинулся в медицине, прежде чем тебя выгнали как безнадежного?
— Ты это знаешь не хуже моего, — откликнулся Джордж.
— Ты в состоянии… В твою башку вбили достаточно, чтобы ты мог определить: что о такой ране скажет знающий доктор?
— Как что? Скажет, что от удара.
— А если с крыши упала черепица? Или откололся кусок перекрытия?
— Ну, отец, вообще-то…
— Возможно такое?
— Нет.
— Почему?
— Потому что она ударила его несколько раз. — Я этого не вынесу, — вставила миссис Принси.
— Куда же ты денешься, дорогая, — сказал ее муж. — И попрошу без истерики в голосе. Вдруг кто-то случайно услышит. Мы сидим и говорим о погоде. А если, к примеру, он упал в колодец и ударился головой несколько раз?
— Не знаю, отец, честно.
— То есть он ударился о боковины несколько раз, пока летел вниз тридцать или сорок футов… да еще чтобы и угол был подходящий. Нет, боюсь, это не пойдет. Придется еще раз, с самого начала. Миллисент!
— Нет! Нет!
— Миллисент, мы должны как следует во всем разобраться, с самого начала. Вдруг ты что-нибудь упустила? Одна — единственная мелочь может нас спасти или уничтожить. Особенно тебя, Миллисент. Ты же не хочешь попасть в сумасшедший дом? Или на виселицу? А могут отправить на виселицу, Миллисент, могут. Хватит трястись. И говори потише, ради всего святого. Мы беседуем о погоде. Давай.
— Не могу. Я… Я…
— Успокойся, девочка. Успокойся. — Свое удлиненное, бесстрастное лицо он приблизил к лицу дочери. Какое отвратное, какое жуткое существо эта его дочь! Не лицо, а тарелка, челюсть тяжеленная, фигура корявая, как у молотобойца. — Отвечай, — продолжал он. — Ты была в конюшне?
— Да.
— Минутку. Кто знал, что ты была влюблена в этого недоделка-викария?
— Никто. Я никому и словом…
— Можешь не сомневаться, — прервал ее Джордж, — об этом знает вся деревня, пропади она пропадом. В 'Плуге' про них целых три года точат лясы.
— Похоже на правду, — сказал мистер Принси. — Весьма похоже. Какая мерзость! — Он сделал жест, словно хотел стереть что-то с тыльной стороны ладоней. — Ладно, идем дальше. Так ты была в конюшне?
— Да.
— Убирала в коробку набор для крокета?
— Да.
— И услышала, как кто-то идет по двору?
— Да.
