именно числа леди Глайд уехала в Лондон, можно было только с помощью миссис Майклсон, а, насколько мне было известно, эту помощь миссис Майклсон оказать не могла. Она не могла припомнить (кто из нас мог бы припомнить на ее месте?), сколько дней прошло со дня отъезда леди Глайд до вторичного появления доктора в Блекуотер-Парке. Она была почти уверена, что рассказала мисс Голкомб об отъезде ее сестры на следующий же день после этого, но не могла сказать, какого это было числа. Не помнила она также, хотя бы приблизительно, через сколько дней после отъезда миледи было получено письмо от графини Фоско. И, наконец, в довершение неудач сам доктор, будучи нездоров в те дни, не записал, какого числа садовник из Блекуотер-Парка передал ему приглашение миссис Майклсон.
Убедившись, что дальнейшие расспросы мистера Доусона ни к чему не приведут, я решил попытаться установить дату прибытия сэра Персиваля в Нолсбери.
В этом было что-то роковое! Когда я приехал в Нолсбери, сельская гостиница была заколочена, и на ее стенах были наклеены объявления о продаже. Мне объяснили, что, с тех пор как провели железную дорогу, дела в Нолсбери пришли в упадок. Приезжие останавливаются в новом отеле, у вокзала, а старая гостиница (где, как мы знали, ночевал сэр Персиваль) была закрыта вот уже около двух месяцев. Хозяин гостиницы уехал со всеми своими пожитками и домочадцами, а куда – неизвестно. Четверо жителей, которых я расспрашивал в Нолсбери, рассказали мне четыре разные версии о дальнейших планах и проектах хозяина гостиницы, когда тот покидал город.
До отхода поезда в Лондон оставалось несколько часов. Я нанял экипаж, чтобы снова вернуться в Блекуотер-Парк и расспросить садовника и привратника. Если они тоже ничем не смогут помочь, мне оставалось только вернуться в Лондон.
Я расплатился с возницей, не доезжая до поместья, и, пользуясь его указаниями, направился к дому.
Свернув с шоссе, я увидел человека с саквояжем в руках, быстро шедшего передо мной по дороге к домику привратника. Он был маленького роста, в поношенном черном костюме и в шляпе с большими полями. Я предположил, что это какой-нибудь клерк из юридической конторы, и остановился, чтобы увеличить расстояние между нами. Он не слышал моих шагов и скрылся из глаз, ни разу не обернувшись. Когда немного спустя я вошел через ворота, его нигде не было – очевидно, он был уже в доме.
В коттедже привратника я застал двух женщин. Одна из них была старуха, в другой я сразу узнал по описаниям Маргарет Порчер.
Сначала я осведомился, у себя ли сэр Персиваль, и, получив отрицательный ответ, спросил, когда он уехал. Кроме того, что это было летом, они обе ничего не могли мне сказать. Маргарет Порчер только бессмысленно улыбалась и качала головой. Старуха оказалась более сметливой, и я сумел навести ее на разговор об отъезде сэра Персиваля. Она прекрасно помнила, как хозяин напугал ее, разбудив среди ночи криками и ругательствами, но какого это было числа, по ее собственным словам, «ей было невдомек».
Выйдя из домика, я увидел садовника, работавшего неподалеку. Вначале, когда я к нему обратился, он посмотрел на меня не очень приветливо, но, услышав вежливый отзыв о миссис Майклсон и о самом себе, он охотно разговорился. Описывать, о чем мы говорили, не стоит – наш разговор ни к чему не привел. Я опять-таки не узнал даты. Садовник помнил только, что хозяин уехал в конце июля.
Во время разговора я заметил человека в черном – он вышел из дома и наблюдал за нами.
Кое-какие подозрения по поводу его появления в Блекуотер-Парке уже приходили мне в голову. Они усилились оттого, что садовник не мог (или не желал) сказать мне, что это за человек. Я решил подойти и заговорить с ним. Самым простым вопросом было, разрешается ли посетителям осматривать дом. Я подошел и спросил его об этом.
Его взгляд и манеры сразу выдали, что ему известно, кто я, и что он ищет ссоры со мной. Он ответил мне так дерзко, что могла бы произойти ссора, если бы я был менее осторожен. Но я вел себя с ним чрезвычайно вежливо, извинился за мое «вторжение», как он выразился, и ушел. Все было так, как я и предполагал. Меня узнали, когда я уходил от мистера Кирла, сообщили об этом сэру Персивалю Глайду, и человек в черном был послан в Блекуотер-Парк на случай, если я появлюсь около дома или где-нибудь поблизости. Если бы я дал ему малейший предлог для жалобы на меня, местные власти могли бы меня задержать и разлучить с Лорой и Мэриан, во всяком случае, на несколько дней.
Я был готов к тому, что за мной будут следить на моем обратном пути из Блекуотер-Парка, как это было накануне в Лондоне. Но на этот раз я так и не смог выяснить, следили за мной или нет. Человек в черном не появлялся ни на станции, ни на вокзале в Лондоне, куда я прибыл вечером. Я дошел до дому пешком, из предосторожности – по самым безлюдным улицам, и останавливался, чтобы оглянуться назад и подождать, не идет ли кто за мной. Я научился ходить таким образом в дебрях Центральной Америки, боясь нападения со стороны диких индейских племен, а теперь делал это с такой же опаской в самом сердце цивилизованной страны – в Лондоне!
В мое отсутствие дома все обстояло по-прежнему благополучно. Мэриан засыпала меня вопросами. Когда я рассказал ей обо всем, она не могла скрыть своего изумления по поводу моего равнодушия к безуспешности моих расследований.
По правде сказать, меня мало трогало, что мои расспросы ни к чему не привели. Я предпринял их из чувства долга и ничего от них не ожидал. В том состоянии, в котором я тогда находился, меня даже радовало, что все сводилось теперь к поединку между мной и сэром Персивалем. Чувство мести тоже примешивалось к моим лучшим чувствам, и признаюсь – я был глубоко удовлетворен тем, что мне оставался только один путь, самый верный: прижать к стенке негодяя, который женился на ней.
Признаюсь, я не был настолько самоотвержен, чтобы поставить свою цель над инстинктом мщения, но, с другой стороны, могу честно сказать, что никаких низких расчетов на более близкие отношения с Лорой, окажись сэр Персиваль в моих руках, у меня не было. Я ни разу не сказал себе: «Если я добьюсь своего, муж ее будет уже не властен отнять ее у меня». Глядя на нее, я не мог и подумать об этом. Печальная перемена, происшедшая в ней, сосредоточивала мою любовь только на горячем желании помочь ей, – я чувствовал к Лоре нежность и сочувствие, какие могли бы питать к ней ее отец или брат, и – видит бог – самоотверженно и преданно любил ее от всей души. Все мои помыслы и надежды сводились теперь к одному: к ее выздоровлению. Только бы она снова стала здоровой и счастливой; только бы хоть раз взглянула на меня по-старому и заговорила со мной, как говорила когда-то... Это было венцом самых радужных моих надежд и самых заветных моих желаний.
Я пишу об этом не для того, чтобы предаваться праздному и бесполезному самоанализу. По ходу дальнейших событий читатели скоро сами смогут судить о моих чувствах и поступках. Но справедливость требует, чтобы дурное и хорошее во мне было описано в равной степени беспристрастно.
На следующее утро после моего возвращения из Хемпшира я пригласил Мэриан наверх, в мою рабочую комнату, и изложил ей свой план относительно того, как лучше всего разузнать о темном пятне в биографии сэра Персиваля Глайда.
Путь к его тайне вел через непостижимую для нас тайну женщины в белом. Помочь нам приблизиться к этой тайне могла мать Анны Катерик – миссис Катерик. Ее можно принудить заговорить. Она будет общительна в зависимости от того, что именно мне удастся узнать о ней и о ее семейных обстоятельствах в первую очередь от миссис Клеменс.
Тщательно все продумав, я решил связаться с этой верной подругой и покровительницей Анны Катерик.
Трудность заключалась в том, как найти миссис Клеменс.
Сообразительность Мэриан подсказала нам наилучший и наипростейший способ. Она предложила написать на ферму Тодда, близ Лиммериджа, и спросить, не было ли известий от миссис Клеменс за последние месяцы. Мы не знали, каким образом миссис Клеменс разлучили с Анной, но после того, как это случилось, ей несомненно пришло в голову навести справки о своей исчезнувшей подруге в той местности, к которой та была более всего привязана, – в Лиммеридже и его окрестностях. Предложение Мэриан было вполне разумным, и она в тот же день отправила письмо миссис Тодд.
Пока мы ждали ответа, Мэриан рассказала мне все, что знала о семье сэра Персиваля и его ранней молодости. Она могла говорить об этом только с чужих слов, но была уверена, что они совпадают с истиной.
Сэр Персиваль был единственным ребенком в семье. Его отец, сэр Феликс Глайд, страдал от рождения неизлечимым недугом и с ранних лет избегал общества. Музыка была его единственной отрадой, и он
