Женщина в белом

интересуется лачугами, где ютятся честные бедняки. А этот английский поэт, завоевавший признание и всеобщую симпатию, с необыкновенной легкостью воспевший свои трогательные переживания, – кто он? Милый молодой человек начал свою карьеру с подлога и кончил жизнь самоубийством. Я говорю о вашем дорогом, романтичном, симпатичном Чаттертоне [Чаттертон (1752-1770) – английский поэт.] . Как по-вашему, кто из двух бедных, полуголодных портних преуспеет в жизни: та ли, что, не поддаваясь искушению, остается честной, или та, что соблазнилась легкой наживой и начала воровать? Вы все будете знать, что она разбогатела нечестным путем – это будет известно всей доброй, веселой Англии, – но она будет жить в довольстве, нарушив заповедь, а умерла бы с голоду, если бы не нарушила ее... Поди сюда, моя славная мышечка! Гей, беги быстрей! На минутку я превращу тебя в добродетельную даму. Сиди тут на моей огромной ладони и слушай! Предположим, ты, мышка, вышла замуж за бедняка, по любви, – и вот половина твоих друзей осуждает тебя, а половина тебя жалеет. Теперь наоборот: ты продала себя за золото и обвенчалась с человеком, которого не любишь, – и все твои друзья в восторге! Священник освящает гнуснейшую из всех человеческих сделок и благодушно улыбается за твоим столом, если ты любезно пригласишь его отобедать. Гей, беги скорей! Стань мышью снова и пискни в ответ. Оставаясь добродетельной дамой, ты еще, пожалуй, заявишь мне, что обществу ненавистно преступление, и тогда, мышка, я начну сомневаться, есть ли у тебя глаза и уши... О, я плохой человек, леди Глайд, ведь так? У меня на языке то, что у других на уме, и, в то время как все остальные сговорились принимать маску за настоящее лицо, моя рука грубо срывает жалкую личину и не боится обнажить для всеобщего обозрения голый страшный череп. Пожалуй, для того чтобы не пасть в ваших глазах, мне следует встать на свои огромные ножищи и пойти прогуляться. Дорогие дамы, как сказал ваш славный Шеридан [Шеридан (1751-1816) – знаменитый английский драматург. Вышеприведенная фраза взята из его комедии «Школа злословия».], «я ухожу и оставляю вам на память свою репутацию».

Он поднялся, поставил пагоду на стол и начал пересчитывать своих мышей.

– Одна, две, три, четыре... Ха! – вскричал он в ужасе. – Куда девалась пятая, самая юная, самая белая, самая прелестная – мой перл среди белых мышек!

Ни Лора, ни я не были расположены в эту минуту к веселью. Развязный цинизм графа открыл нам в его характере новые черты, ужаснувшие нас. Но нельзя было смотреть без смеха на комичное отчаяние этого колоссального человека при исчезновении малюсенькой мыши. Мы невольно рассмеялись. Мадам Фоско встала, чтобы выйти из беседки и дать своему мужу возможность отыскать его драгоценную пропажу; мы поднялись вслед за ней.

Не успели мы сделать и трех шагов, как зоркие глаза графа обнаружили мышь под скамейкой, где мы сидели. Он отодвинул скамью, взял маленькую беглянку на руки и вдруг замер, стоя на коленях и уставившись на пятно, темневшее на полу.

Когда он поднялся на ноги, руки его так дрожали, что он с трудом засунул мышку в пагоду, лицо его было мертвенно-бледным.

– Персиваль! – позвал он шепотом. – Персиваль, подите сюда!

Сэр Персиваль в течение последних нескольких минут не обращал на нас ни малейшего внимания. Он был всецело поглощен тем, что своей новой палкой рисовал на песке какие-то цифры, а затем стирал их.

– В чем дело? – небрежно спросил он, входя в беседку.

– Вы ничего не видите? – сказал граф, хватая его за руки и указывая вниз, туда, где он нашел мышь.

– Вижу – сухой песок, – отвечал сэр Персиваль, – с грязным пятном посередине.

– Это не грязь, – прошептал граф, хватая сэра Персиваля за шиворот и не замечая, что от волнения трясет его. – Это кровь!

Лора, стоявшая достаточно близко, чтобы расслышать это последнее слово, с ужасом взглянула на меня.

– Пустяки, моя дорогая, – сказала я, – пугаться совершенно не следует. Это кровь одной приблудной собаки.

Все вопросительно уставились на меня.

– Откуда вы это знаете? – спросил сэр Персиваль, заговорив первый.

– В тот день, когда вы вернулись из-за границы, я нашла здесь собаку, – отвечала я. – Бедняга заблудилась, и ее подстрелил лесник.

– Чья это была собака? – спросил сэр Персиваль. – Одна из моих?

– Ты пробовала спасти ее? – серьезно спросила Лора. – Ты, конечно, хотела спасти ее, Мэриан?

– Да, – сказала я. – Мы с домоправительницей сделали все, что могли, но собака была смертельно ранена и сдохла на наших глазах.

– Чья же это была собака? – с легким раздражением переспросил сэр Персиваль. – Одна из моих?

– Нет.

– Тогда чья же? Домоправительница знает?

В эту минуту я вспомнила слова домоправительницы, что миссис Катерик просила не говорить сэру Персивалю о ее визите в Блекуотер-Парк, и хотела было уклониться от ответа. Но это возбудило бы ненужные подозрения – отступать было поздно. Мне оставалось только отвечать, не раздумывая над последствиями.

– Да, – сказала я. – Домоправительница узнала собаку. Она сказала мне, что это собака миссис Катерик.

До этой минуты сэр Персиваль стоял в глубине беседки, а я отвечала ему с порога. Но как только с моих губ слетело имя миссис Катерик, он грубо оттолкнул графа и подошел ко мне.

– Каким образом домоправительница узнала, что это собака миссис Катерик? – спросил он, глядя на меня исподлобья так пристально и угрюмо, что я удивилась и рассердилась.

– Она узнала ее, – спокойно ответила я. – Миссис Катерик приводила собаку с собой.

– Приводила с собой? Куда?

– К нам, сюда.

– Какого черта нужно было здесь миссис Катерик?

Тон, которым он задал этот вопрос, был гораздо оскорбительнее, чем его слова. Я молча отвернулась от него, давая ему понять, что считаю его невежливым.

В это время тяжелая рука графа успокоительно легла на плечо сэра Персиваля, и благозвучный голос графа умоляюще произнес:

– Дорогой Персиваль! Тише! Тише!

Сэр Персиваль гневно обернулся к нему. Граф только улыбнулся в ответ и повторил успокоительно:

– Тише, друг мой, тише!

Сэр Персиваль с минуту постоял в нерешительности, сделал несколько шагов ко мне и, к моему великому изумлению, извинился передо мной.

– Прошу прощения, мисс Голкомб! – сказал он. – Мои нервы не в порядке в последнее время; боюсь, что я стал немного раздражителен. Но мне хотелось бы знать, зачем миссис Катерик понадобилось приходить сюда? Когда это было? Кто, кроме домоправительницы, виделся с нею?

– Никто, по-моему, – отвечала я.

Граф вмешался снова.

– Почему бы не спросить об этом домоправительницу? – сказал он. – Вам следует обратиться к первоисточнику, Персиваль.

– В самом деле! – сказал сэр Персиваль. – Конечно, надо первым долгом расспросить именно ее. Глупо, что я сам не догадался об этом. – С этими словами он сейчас же отправился домой, не дожидаясь нас.

Как только сэр Персиваль повернулся к нам спиной, я поняла причину вмешательства графа. Он забросал меня вопросами о миссис Катерик и о цели ее прихода в Блекуотер, чего не мог бы сделать в присутствии своего друга. Я отвечала ему очень вежливо, но сдержанно, ибо твердо решила держаться как можно дальше от графа Фоско и не пускаться с ним ни в какие откровенности. Однако Лора неумышленно помогла ему – она стала задавать мне вопросы сама. Мне пришлось отвечать ей. Через несколько минут граф знал о миссис Катерик все, что знала я, узнал он также и о тех событиях, которые таким странным образом связывали нас с ее дочерью Анной после того, как Хартрайт с ней встретился.