«Над аэродромом в Кабуле постоянно барражируют советские военно-транспортные самолеты. Одни прибывают с новым пополнением, другие увозят солдатские гробы. Повстанцы сегодня захватили хлебозавод в афганской столице, телецентр. Бои идут по всему городу. Советские войска несут огромные потери. Восстание охватило многие провинции. Советскому правительству все труднее и труднее объяснять матерям убитых в Афганистане солдат, что их сыновья «погибли при исполнении служебных обязанностей». Эта сухая казенная фраза уже не удовлетворяет родных и близких…»
«Собаки, сволочи», — скрипнув зубами, Алексей сорвал с клеммы аккумулятора провод. Приемник смолк. «Какие самолеты, какое новое пополнение, какие гробы? Убит Медведь и еще один солдат — сам видел у оперативного дежурного сводку…
Вертолеты уже не взлетали. Аэродром затих. Стрельба в Кабуле тоже стала реже.
Завтра прилетит самолет со свежими газетами. Степанов в «Правде» прочитает маленькую официальную заметку, где будет заявлено, что ни одно советское подразделение не принимает участия в боевых действиях. Взбешенный, Алексей изорвет в мелкие куски газету и будет ругаться самой последней площадной бранью — в этот день он увидит Медведя в неструганном тесном гробу с полузакрытыми глазами. Закрыть их так никто и не решится…
С проверки боевого охранения Степанов вернулся за полночь. Выезд прошел без происшествий, не считая маленького нюанса. На пути к левофланговой роте БТРД был обстрелян своим же часовым. Алексей не знал, что в нескольких сотнях метров от позиций в арыке выставлен секретный пост. Машина уже миновала его, когда часовой вдруг спохватился и дал очередь в корму. Пули горохом ударили по броне, никому не причинив вреда.
— Разворачивай, — приказал механику-водителю офицер, — подъедем к нему. Не может свой «бэтээр-дэ» отличить, что ли…
Зажав правый рычаг до упора, солдат крутанул машину на месте.
— Только потихоньку… Остановись… помигай фарой, а то он с испугу и в лоб нам засветит, — командовал Степанов.
Часовой понял свою оплошность. Сначала нерешительно выглянул из арыка, затем, оскальзываясь в грязи, вылез на дорогу. Взяв автомат наизготовку, медленно подошел к машине, стараясь держаться у самого края пространства, вырванного из тьмы светом фар.
— Иди, иди…. не бойся, — выглянул в откинутый люк Алексей.
— Пароль! — крикнул часовой, ни на миг не опуская автомат.
— Так спрашивай, что, совсем уже…
— Пять! — спохватился десантник.
— Одиннадцать…
На каждую ночь в лагере назначался цифровой пароль. Число было не более двадцати. В эту ночь паролем служила цифра «шестнадцать». В сумме шестнадцать — запрос и отзыв.
— Ты что это, друг, проспал?
— Дать бы ему в лоб… — вмешался механик-водитель. — Влупил по своим. Хорошо, что мы на «бронике».
— Да ладно, — прервал «водилу» офицер. — Бывает всякое. Спасибо, все обошлось.
— Виноват, — ответил часовой и, опустив голову, отвернул ее чуть вправо, в сторону от света.
«Ну, пацан, точный пацан», — подумал о солдате Степанов.
Грязный, виноватый, часовой больше вызывал сочувствие, чем неприязнь. Сколько им, беднягам, доставалось в этом Афганистане. Уже два месяца, как батальон не выходил из боевого охранения. Службу несли круглосуточно. Ночью две третьих на позициях, одна отдыхает. Как на войне. А что такое сидеть часами в окопе — в грязи, в холоде, в сырости… Степанов видел, как отдыхали десантники, свободные от службы. Лежат в палатке в покат на брезенте, расстеленном прямо на земле. В «десантуре», лишь сняв сапоги. И грязные, истертые в мозоли ноги обращены в сторону «полариса». Раскаленный до красна, он грозно рычит, клокочет, того и гляди, что вот-вот взорвется. Говорят, такие случаи бывали. А палатки, те загорались от них не раз.
«Поларис» — чисто армейское изобретение. Рассказывали, придумали их танкисты еще в Союзе. Это такая длинная труба, устроенная на приваренной металлической подставке. Где-то в метре от земли в ней просверлены дырки. У основания приделан патрубок для заливки соляра. Верхний конец «полариса» выходит в отверстие в крыше палатки. Торчит, как ракета на стартовой позиции. Отсюда шутники и окрестили изобретение весьма своеобразно.
Система приводилась в действие очень просто. В патрубок заливался соляр почти до самых отверстий. Затем в одну из дырок просовывалась бумага или тряпка и поджигалась. Соляр начинал гореть. Вскоре труба раскалялась. Все было бы ничего. Но от частых нагреваний и охлаждений трубы деформировались, порой даже уrpoжающе… Была еще одна особенность, связанная с серьезной опасностью. Это если кто-то из солдат спутает соляр с бензином или авиационным керосином. Тут уж последствия могли быть самыми непредсказуемыми. У самоходчиков дневальный залил в «поларис» воду. Горящий соляр выплеснулся, занялась палатка. По счастливой случайности никто не пострадал. Но палатка сгорела дотла. Подойти к ней было невозможно, так как начали стрелять в магазинах патроны. Хорошо еще, что гранаты хранились без запалов. Не взорвались.
«Поларисы» привезли в Афганистан сразу, в день ввода войск. Обычных печек не хватало, да и топить их там было нечем. Остряки шутили: «Голос Америки» уже передал, что какой-то красный полковник (имелся в виду зампотылу дивизии — фамилия него была Красный) заказал в Афганистан пятьдесят «поларисов»…
Короче, глядя на солдат, несших службу в боевом охранении, Алексей всегда пытался сравнить их с ровесниками в Союзе, теми, кто по словам неизвестного поэта, продолжал «нежиться и греться у пахнущих духами чьи-то рук». В принципе, и десантники сами недавно были далеко не ангелами на «гражданке». Но поди ж ты, как людей меняет боевая обстановка. Сейчас перед этими ребятами надо было снимать шапки. Таких солдат, как у нас, нет ни в одной армии. В этом Степанов убеждался в Афганистане ежедневно, ежечасно. По росту своего времени оказались в трудную минуту эти простые советские ребята.
— Ты что, один на посту? — спросил часового Алексей.
Тот оживился, начал рассказывать:
— Напарник мой животом мается. «Свистит» через каждые десять минут. Глядеть на него страшно. Сидит уже, штаны не застегивает. Я и говорю: «Иди к взводному. Пусть он тебя заменит. Перележишь, все пройдет. Чаю попьешь. А то какая это служба.» Он сначала не соглашался, а потом пошел. А вас я увидел, хотел сразу вылезть из канавы, но поскользнулся. Пока выбрался, уже проехали. Сам не пойму, как это я дал очередь… Что теперь мне будет? Извините меня… День сегодня такой… Стрельба, вертолеты один за другим, мало ли, думаю, что…
— Ну ладно, — успокоил часового Степанов, — все обошлось, ничего тебе не будет. Я сам все объясню ротному. Конечно, не дело бросать пост без приказа командира. Но ведь и связи у тебя нет с ротой… Черт с ней, с этой очередью, забудем, но смотри мне… Это хорошо, что «ЗиЛ» или «шестьдесят шестая» по такой грязи не смогли пройти и послали «бэтээр-дэ», а то наломал бы ты дров…
— Да по ним я бы и не стрелял, — то ли схитрил, то ли сказал в самом деле правду часовой, — я же знал, что «бронику» мои пули до лампочки…
— Посмотрите вы на него — разговорился. Иди в свою канаву. Да ступеньку сделай, чтобы легче было вовремя выскочить к дороге… Подожди, кто это бежит там?..
Степанов направил фару на дорогу и увидел спешащих к посту командира взвода и трех десантников. Разбирались недолго. Настрожили, дали в помощь часовому еще одного солдата и, взобравшись на броню, поехали к опорному пункту. Дальше все было без происшествий. О случившемся Степанов не стал докладывать в штабе. Пожалел ротного. Зачем ему лишние неприятности?..
В палатке вернувшийся с проверки боевого охранения Степанов никого не застал спящим. Солдаты Мартынов и Седов сидели у печки мрачные, с набрякшими веками. Все были подавленными, осунувшимися. Курили сигареты, и сизоватый дым уплывал к единственной лампочке, подведенной вверху к колу палатки.
