соберется больше. Не будет друзей погибшего. Они останутся здесь, за шесть тысяч километров. Завтра могут точно так же привезти любого из них. Кто следующий?..
Проведут погибшего в последний путь, и время в доме остановится. Потянутся месяцы страшного ожидания. Кто-то жестокий и невидимый начнет подленько нашептывать на ухо: «А вдруг и твоего так? Как жить будешь? Кому нужен твой ребенок?..» И до чего же трудно вынести все это одной…
В соседних домах будет звенеть детский смех, папы выведут в выходной на прогулку детей, начнут кататься с ними на санках, играть… Там как текла размеренная мирная спокойная жизнь, такой она и останется. А здесь война. В одном доме на весь квартал…
Посмотрит вдова долгим взглядом на это мирное благополучие, и поплывет в глазах черный туман… С ее Витюшкой вот так играть будет некому…
Степанов тогда не знал еще, что через три года, за два дня до очередной скорбной даты — даты смерти Алешки Медведя — у него самого родится сын. Видно, не зря перед очередным рейдом, который состоится в апреле, ему приснится Лина с двумя малышами на руках… Алексей никогда не думал, что так сильно полюбит Сережку. «Дочку баловать буду, — говорил он раньше, — а сына воспитаю по-спартански». Но будет получаться все наоборот…
Сережка родится в воскресенье. Именно в выходной увезут жену в роддом. АЛЕКСЕЙ ВЫДЕРЖИТ ДО УТРА И СТАНЕТ НАВОДИТЬ СПРАВКИ В ПОНЕДЕЛЬНИК. ИДЯ НА СЛУЖБУ, ПОЗВОНИТ. Медсестра или санитарка будет долго шуршать у телефонной трубки бумажками, отыскивая фамилию. Алексей, ожидая, будет чуть ли не падать в обморок. «Мальчик, — сообщит медсестра, — вес… рост…» Степанов еще три раза переспросит: будет бояться, что могли ошибиться — такой бы это был болезнный удар…
Подрастая, Сережка все больше будет тянуться к отцу. Сядит рядышком, заиграется, а потом кинется к Алексею ни с того ни с сего, как обнимет, как уцепится за шею… Прямо задрожит весь… Он даже не будет видеть, что за ним тихонько наблюдает отец. Сердце дрогнет у Степанова. Подумает: «Словно чувствует, что его могло и не быть»… Наблюдая за сынишкой, за его детской непосредственностью, Алексей однажды придет к простой мысли, от которой станет жутко «Господи, — подумает, — стреляли-то в Афганистане не в нас… Стреляли в наших детей: и рожденных, и еще не рожденных».
Все было бы просто: убили бы Алексея, и Сережка вот так бы не игрался сейчас своими кубиками. Он просто не родился бы. Никогда-никогда…
Все это будет еще нескоро. Об этом не знал и не мог знать Степанов…
После мятежа машина, в которой погиб Медведь, долго стояла у палатки. Более полутора десятка пулевых пробоин насчитали в ней. Две были на том самом месте, где сидел Коля Мартынов — остался жив лишь каким-то чудом…
По ночам, возвращаясь с патрулирований по Кабулу, проверок боевого охранения, Степанов всегда останавливался у машины. Смотрел на лобовое стекло, где отражались причудливые в лунном свете облака. Ему казалось, что Алешка неподвижно сидит в кабине, о чем-то задумавшись, и легкий ветерок ласкает его красивые русые волосы…
Часто не спалось. Как-то лежали и разговаривали с Терентьевым. Вдруг совсем радом раздался жуткий собачий вой.
— Этого еще не хватало. Да что же она душу-то так надрывает, пристрелю сволочь, — Степанов схватился за пистолет и пулей вылетел из палатки.
В лагере была строжайшая дисциплина, не то, что у летчиков. Те, как уже говорилось, частенько устраивали фейерверк. Что значит — редко держать в руках оружие. А у десантников такого не было. Тем не менее, Алексей выстрелил бы в собаку, и без нее тошно. Что называется — допекла. А там пусть бегут, разбираются…
Выскочив из палатки, застыл в изумлении: сидит у машины, у самой дверки кабины, бродячая собака и, задрав морду кверху, воет. Словно током, ударила догадка.
— Пошла прочь! — рявкнул на собаку Степанов.
Сверкнули два огонька — два злых глаза — и та растворилась в темноте.
Вернувшись в палатку, Алексей обо всем рассказал Терентьеву:
— Чувствует запах крови. Машину отмыли, а инстинкт и чутье собаки не обманешь…
Молча покурили.
— Слушай, а какой сегодня день? — встрепенулся Николай.
Степанов ответил.
— Так ведь ровно месяц, как погиб Медведь. И время сейчас. Как раз за полночь…
— Мистика какая-то, — зябко дернул плечом Алексей. — Ладно, спи, Коля.
Терентьев вскоре затих, а спустя немного времени стал даже похрапывать. Однако Степанов все не мог забыться. Медведь стоял перед глазами живой, веселый, рассказывал, как бывший «зэк» принял его из-за короткой прически за своего. Алешка, шутник и немного артист по натуре, мог при желании показаться разбитным, рубахой-парнем.
— Ты из какой зоны вернулся? — спросил «зэк».
— Из тридцать пятой, — Медведь вспомнил номер машины начальника.
— А где это?
— Там, где очень жарко…
«Да, скоро у нас по-настоящему будет жарко», — подумал, засыпая, Степанов…
Самолет шел почти на бреющем. Алексей стоял перед раскрытой рампой, смотрел в зиящий проем. Внизу мелькали рваные облака. Они то и дело закрывали высокогорную площадку. «Ну, сейчас, сейчас, — ждал сигнала сирены Степанов. — Почему же они медлят?..» Ровное голое плато, на которое надо было десантироваться, кончалось. Сейчас опять начнутся горы. Их Алексей не видел, но знал — они впереди, совсем рядом. Ощущал каким-то особым чувством зримо, остро, напряженно. Вот-вот появятся серые безжизненные вершины, грозящие распороть закопченное брюхо самолета. Вон уже видны бездонные пропасти ущелий… «Ну почему же медлят, — в такт взволнованным ударам сердца билась паническая мысль, — не успею, пора ведь… Нельзя оставаться в самолете… Нельзя… Я должен быть на земле, прыгнуть во что бы то ни стало… Но где же сигнал?..»
Алексей обернулся назад, и сердце его захолонуло. Он был один-одинешенек в грузовой кабине. Даже борттехника, и того не видно.
«Неужели все выпрыгнули? Только я остался?.. Как это случилось? Что со мной происходит? Надо прыгать, надо…» По привычке тянулся правой рукой к лямке с вытяжным кольцом и не находил ее. «Господи, да где же она… где?»
Степанов повернул голову влево, посмотрел на грудь — не было ни лямки, ни кольца. «Черт, я забыл надеть парашют… — подумал с ужасом. — Что же делать?.. Как это я… Ведь у меня был парашют… Куда же он делся?»
Горное плато должно было уже кончиться. Но нет, оно еще видно в рампу. «Тут невысоко, я легкий… А если прыгнуть без парашюта?..» Страха больше не было. И Алексей бросился в рампу. Он попал на самый склон начинавшейся у края плато горы… Приземлился легко-легко. Как пушинка. «Успел!..» — радовался Степанов.
Дальше он ничего не помнил. Очнулся на каком-то ромашковом поле. Алексей сидел в яме, скорее всего, в воронке. Вокруг были ромашки. Большие такие… Стебли высотой по пояс. Кажется, был вечер. Теплый, летний. Солнцу еще заходить рано, но его Алексей почему-то не видел на безоблачном небе. «Затмение», — догадался наконец. Как на искусно сделанных фотографиях, небо было затемнено. И вдруг с него посыпались парашютисты. Чьи они, Степанов не знал. Но в одном не было сомнения — не наши. Десантники быстро снижались. Огромные купола, неправдоподобно длинные стропы… А люди были какими- то крошечными. Сначала. Потом они вдруг начали вырастать прямо на глазах. В руках Алексей сжимал автомат. «Надо стрелять, пока они в воздухе. Если приземлятся, в этих высоких ромашках никого потом не увидишь». Он не думал о том, что один, что себя обнаружит первыми очередями и его могут убить… Мыслей о том, чтобы спрятаться, пересидеть в воронке и остаться незамеченным не было. Он должен стрелять, пока эти… еще в воздухе…
Степанов вскинул автомат, нажал на спусковой крючок. Выстрелов не было… Изо всех сил надавил на
