было ранено этими темными сияющими глазами.
— Мне нужно избавиться от него, — сказала она своему отражению в зеркале.
Да кто он такой? Приехал, пытается возобновить старую дружбу, вмешаться в ее жизнь, когда он оставил ее, их, а они так нуждались в нем.
Он опасный человек. Опасный для ее сердца. Сердца, которое уже было разбито.
Она терла свое лицо, пока оно не покраснело и не стали особенно заметны веснушки на носу и мешки под глазами. Она взлохматила голову, так что каждый завиток торчал сам по себе. А в самом дальнем углу шкафа нашла старый свитер Марка.
Она вернулась на веранду и невольно обрадовалась, когда в его рассеянном взгляде мелькнуло оживление.
— Если ты не собираешься выбираться отсюда через забор, — сказала она надменно, — тебе придется пройти через дом.
Она надеялась, что он согласится перелезть через забор, не хотела, чтобы он видел ее жилище. Дом слишком обнажал ее душу, раскрывал ее внутренний мир.
Он подождал, пока она закроет дверь. Они оказались в кухне, она обернулась и попыталась увидеть комнату его глазами. Маленькая, много сухих цветов. Старый круглый дубовый стол был почти не виден под букетом в розовых лентах.
Он улыбнулся:
— Эта комната многое говорит о тебе.
Как раз то, чего она боялась!
— Что именно?
— Плита выглядит так, как будто ее никогда не используют, а вот микроволновка — наоборот.
Она бросила взгляд на плиту. Сияюще чистая, как в тот день, когда она здесь появилась. На микроволновке было небольшое пятно чего-то красного. Соус для спагетти после ее последнего обеда перед телевизором.
— А еще ты ешь за столом, когда хорошая погода, а не на заднем крыльце, хотя это редкость в Калгари. В остальное время — в гостиной. Смотришь телевизор. Слушаешь музыку. Наблюдаешь за кормушкой для птиц во дворе. И подглядываешь в окна за соседскими переделками и обновлениями.
Он всегда был такой — смотрел и видел то, что другие не могли заметить. Невероятно наблюдательный, он был способен из нескольких деталей воссоздать всю картину.
— Ты помнишь и это? — спросила она ворчливо.
— Помню что?
— Что я любила заглядывать в окна к чужим людям.
— Ну, такое легкое подглядывание… Ты обычно выходила на прогулку в сумерки, когда люди уже зажигали свет, но еще не задергивали занавески.
— Моя слабость, — надулась Тори.
Он засмеялся.
С высоко поднятой головой она провела его через гостиную, заранее отвергая все его возможные комментарии.
— Вот и телевизор, — сказал он с усмешкой и добавил: — Мне нравится твой дом, Тори, очень нравится.
Она придержала дверь, чтобы он вышел. Проходя в узкий проем, он случайно задел ее. От него хорошо пахло. Она пыталась унять дрожь в руках, когда вставляла ключ в замок.
— Спасибо, — тихо сказала она. — На чьей машине поедем?
— Я приехал на такси. Думал, просто прогуляемся. Прекрасный день.
Это действительно был прекрасный день. Идти с ним по тропинке вдоль реки означало бы вернуться в прошлое. Река была такая же знакомая и родная, как, к примеру, дворы их домов.
— Мы на остров? — спросила она.
— Да, там мы и покатаемся.
Они возвращались в места их юности. Она не знала, сможет ли это вынести.
Они пошли по тропинке. Солнце пробивалось сквозь листву огромных деревьев и оживляло дорожку — желтые и зеленые блики вокруг. Река была стального, холодного цвета.
Тори с облегчением заметила, что им нечего сказать друг другу. И уже без облегчения — что его совершенно не тяготило их молчание.
Ей не приходилось болтать, придумывать что-нибудь умное, чтобы поддерживать разговор, заполнить тишину. Никогда не приходилось. С ним и с Марком она всегда могла оставаться собой.
Неожиданно ей стало легко и спокойно.
— С дороги, старичье!
Мальчишка лет шестнадцати-семнадцати пронесся мимо них на велосипеде. Они отскочили, Адам, оберегая, прижал ее к себе.
Она посмотрела на Адама. Почувствовала, как тепло в его объятиях, будто вернулась в родной дом. Она ощутила его дыхание, услышала стук его сердца, увидела черную щетину на подбородке и щеках. И растерянность на лице.
— Ты в порядке? — спросил Адам.
— Все отлично! — ответила она, делая вид, что счищает с ноги какую-то грязь и ненавидя себя за то, как сильно хотела снова оказаться в его объятиях.
Она взглянула на Адама. Казалось, это не произвело на него никакого впечатления. Он смотрел вслед велосипедисту.
— Старичье, — пробормотал он оскорбленным тоном. — Эта малявка обозвала меня старичьем?
Она кивнула, давясь от смеха и изо всех сил пытаясь это скрыть.
— Что здесь смешного?
— Выражение на твоем лице. Этот мальчик…
— Что мальчик?
— Он так похож на тебя — того. Сорвиголова. — Она уже не могла подавить смех. Она не смеялась так уже много лет.
Адам смотрел, как она хохотала, и улыбался.
— Я никогда не кричал людям, чтобы они убирались с дороги!
— Ты был гораздо хуже!
— Нет, не был.
— Нет, был.
Неожиданно он опять оказался совсем рядом, взял ее за локоть, заглянул в глаза.
— Тебе ведь нравилось это, Тори? — настойчиво спросил он.
Она перестала смеяться, напуганная другим чувством, которое всегда возникало у нее, когда рядом был Адам. Чувство, как будто стоишь на краю пропасти, нечто среднее между страхом и приятным волнением.
— Н-нравилось что? — запинаясь, спросила она.
— Мой бунт. Я был плохим мальчиком.
— Меня тогда это до смерти пугало, — прошептала она, подумав: «И сейчас тоже».
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
— Адам, почему ты делаешь все это? — спросила Тори, затягивая шнурки на коньках. — Мне никогда это не нравилось, да и тебе тоже, кажется.
— Ну да. Единственный мальчик в Калгари, который не играл в хоккей. А может, даже во всей Канаде.
— Тогда ответь мне. Почему? — Она встала на ноги и кинула на него взгляд, не предвещавший ничего хорошего. Ему никогда не было ни малейшего дела до остального мира, и сейчас его это не заботило. Это
