— Тогда выживем…
А славный Агатий продолжал:
— Вместо того, чтобы дать диалектический анализ развития представлений квантовой механики, показать, как сибирские эллинские физики, ведя борьбу с физическим идеализмом и преодолевая идеалистические пережитки отдельных ученых, таких как Фалес, Анаксимандр, Анаксимен, Пифагор, Ферекид, Диоген, Ксенофан, Гераклит Парменид и Зенон, развивают квантовую механику без идеалистических домыслов варварских физических школ, уважаемый Сократ, сын Софрониска и повивальной бабки Фенареты, стал на путь замалчивания физического идеализма Бора, Гейзенберга Эйнштейна и других варварских физиков. По сути дела, Сократ, сын того и этой, в своих трудах, излагая лишь положительное физическое содержание квантовой механики, прикрыл этим содержанием идеалистическую трактовку и идеалистические выводы из нее, которые усиленно пропагандируются варварскими учеными.
— Когда это я писал, славный Агатий? — удивился Сократ.
— Скажешь, что никогда этим не занимался?
— Разве что когда Ксантиппа молчит месяцами… Я тогда начинаю водить пальцем по воздуху, изображая разные письмена. Тут уж она обязательно приходит в благодушное расположение духа.
— А по поводу физики ничего не писал? — подозрительно спросил хронофил.
— Никогда, клянусь собакой!
— И чем же тебе это не понравилось писать?
— А тем, славный Агатий, что у письменности есть дурная особенность, поистине сходная с живописью: ее порождения стоят как живые, а спроси их — они величаво и гордо молчат. То же самое и с сочинениями: думаешь, будто они говорят как разумные существа, но если кто спросит о чем-нибудь из того, что они говорят, желая это усвоить, они отвечают всегда одно и то же. Всякое сочинение, однажды записанное, находится в обращении везде — и у людей понимающих, и равным образом у тех, кому вовсе не подобает его читать, и оно не знает, с кем оно должно говорить, а с кем нет. Если им пренебрегают или несправедливо ругают, оно нуждается в помощи своего отца, само же не способно ни защищаться, ни помочь себе.
— А я о чем говорю! — обрадовался хронофил.
— Что же, не взглянуть ли нам, славный Агатий, как возникает другое, весьма сродственное сочинение, и насколько оно по своей природе лучше того и могущественнее.
— Что это за сочинение и как оно, по-твоему, возникает?
— Это то сочинение, которое по мере приобретения знаний пишется в душе обучающегося. Оно способно себя защитить и при этом умеет говорить с кем следует, умеет и промолчать.
— Ты говоришь о живой речи?
— Да, о ней самой, живой и одушевленной речи знающего человека, отображением которой справедливо можно назвать письменную речь.
— А я что говорю! Сократ почему-то считает, что боровская трактовка и изложение квантовой механики с “принципиально неконтролируемым взаимодействием макроприбора и микрообъекта”, “принципом дополнительности”, и так далее и тому подобное, дает будто бы вполне правильные физические представления, только непривычные для нас, что на основе творческого сократовского метода можно-де в этих “непривычных” представлениях разобраться и поставить вопросы на свои места.
— Да, уж очень трудны ваши речи. Оно и понятно: ведь какие мудрецы эти речи держат! Вот и последние твои слова трудно истолковать: что значит, “поставить все вопросы на свои места”? Я ведь только тем и занимаюсь, что стараюсь поставить вопросы на свои места, но, видать, часто ошибаюсь.
— В трудах Сократа идеалистическое “взаимодействие” Бора совершенно напрасно выдается за нечто такое, что может быть включено в “Дианетику природы” Отца и Основателя. Тем самым Сократ поддерживает физический идеализм копенгагенской школы.
— Да ничего я не писал, славный Агатий. Зачем я стану всерьез писать по воде вилами, сея при помощи тростниковой палочки сочинения, не способные помочь себе словом и должным образом научиться истине. Ты, вероятно, думаешь, что, будь я молод, то стал бы засевать сады письмен и стал писать. Ведь когда молодой пишет, он накапливает запас воспоминаний для себя самого на то время, когда наступит старость — возраст забвения, да и для всякого, кто пойдет по его следам, и он порадуется при виде нежных всходов. Между тем как другие люди предаются другим развлечениям, упиваясь пиршествами и тому подобными забавами, он, этот молодой, будет, вероятно, проводить время в тех развлечениях, о которых я говорю.
Тут Сократ зачем-то показал рукой на меня.
— Приходится сожалеть, — продолжал Агатий свои обвинения, не обратив, к счастью, на меня никакого внимания, — что Сократ похоронил новые интересные идеи под грудой ходячих “физических представлений” варварских ученых, в которых физики ни на грош, а идеализма — на целый алтын. А ведь на самом деле все очень просто. Для материалистического понимания квантовой механики весьма важно дать правильное решение вопроса о роли условий в познании микроявлений. Основополагающее указание для этого решения мы находим в положении, сформулированном Отцом и Основателем в его гениальной работе “О диалектическом и историческом материализме”, написанной, когда квантовой механикой еще и не пахло. Если на первых порах многих крупных ученых-естествоиспытателей увлекла неопозитивистская интерпретация квантовой механики в духе концепции дополнительности, то чем дальше, тем более распространяется внутренняя неудовлетворенность варварских физиков этой интерпретацией, стремление отойти от нее. Сократ же…
— Остановись, славный Агатий.
— Ну, что тебе, Сократ?
— Если человек составил свои произведения, зная, в чем заключается истина, и может защитить их, когда кто-нибудь станет их проверять, и если он сам способен устно указать слабые стороны того, что написал, то такого человека следует называть не по его сочинениям, а по той цели, к которой были направлены его старания.
— Вот ты сам себя и разоблачил, Сократ, — обрадовался хронофил. — Поскольку квантовая механика
