Бортмеханик — старший лейтенант Галевич — распахнув дверь пилотской кабины, опрометью бросился в грузовой отсек на помощь Вергунову. Шлемофон стрелка валялся на полу, а поднятую вверх руку старшего лейтенанта стала орошать горячая кровь Вергунова.
Галевич попытался освободить от ремней крепления и опустить на пол тело товарища, но не успел. Машинально повернув голову через плечо, он кинул взгляд в затянутый темной пленкой иллюминатор по правому борту. С правой стороны к корпусу СИ-47 тянулась разноцветная радужная лента. Галевич неестественно подскочил на месте, нелепо размахивая руками, словно отбиваясь от раздраженных ос, и повалился ничком. Дуга пулеметной очереди фашистского истребителя ударила по кабине управления: она нашла второго пилота, штурмана и подожгла самолет.
А в это время на земле в густой предутренней темноте по извилистой и узкой, заросшей разнотравьем лесной дороге катила пароконная подвода, запряженная пофыркивающими лошадьми. В ней было трое вооруженных людей в немецкой униформе. Один из них, на передке телеги, управляя лошадьми, что-то монотонно насвистывал. Двое других лежали на свежескошенном сене и, убаюканные тряской и постукиванием колес, дремали. Небольшая, всего в двенадцать дворов лесная деревенька Васькины Дворики, куда направлялась подвода, была уже неподалеку, в каких-нибудь полутора-двух километрах, когда возница вдруг умолк, вскинув лицо кверху: мерные звуки авиационных моторов дошли до его слуха.
Внезапно рокот самолета как бы растворился в слитном реве двигателей, работающих на максимальных оборотах. Влажная лесная тишина подхватила дробный перестук пулеметных очередей. Что происходило там, на воздушной арене, возница видеть не мог. Предутренняя темнота и белесый туман, стлавшийся между деревьев, скрывали разыгравшуюся в воздухе трагедию. Нарастающий, звенящий свист падающего в пике тяжелого самолета заставил возницу и тех двоих, дремлющих людей, поспешно покинуть повозку и лечь у обочины дороги. По округе разнесся треск ломаемых деревьев, а затем раздался оглушительный взрыв, и рванулись вверх смолянистые клубы пламени. Вздрогнула и заходила ходуном под ногами земля. Испуганно попятились назад и обреченно заржали лошади. Багряно-желто-дегтярное пламя горящих остатков самолета устремилось ввысь, пронизывая темноту и туман, сконцентрировалось, образуя расплывчатый световой колодец, дном которого служило и далекое и близкое небо.
— Смотрите! Смотрите! — возбужденно протянул возница.
Над вершинами деревьев, быстро опускаясь, плыл сизо-белым тюльпаном купол парашюта.
— Это же парашютист, — дергая возницу за рукав немецкого солдатского френча, картаво проговорил стоящий сзади него щуплый, с большой головой и рябым лицом, похожий на подростка человек. Его глаза попеременно буравили то спускающегося парашютиста, то широкую спину возницы.
— Не торопись, Филипп! Подарок с неба, не жуя, слопаем! — степенно сказал, щелкая предохранителем немецкого автомата, третий, — высокий, с жилистой фигурой и продолговатой курчавой головой. — Что в лесу — все наше! — Голос его густой и звучный, словно вспыхнувшая спичка, всколыхнул устоявшуюся тишину.
— Не балуй, дурья голова! — запрещающе строго и спокойно остановил его мягкий голос. — В руках у тебя, Андрюха, не палка. Зацепишься ногой за корягу и полоснешь… Пуля — она и есть пуля, разбираться не станет, кто свой…
Андрюха не сказал ни слова. По его поведению и послушанию Филиппа можно было понять, что этот человек, которого двое других называли Федором, являлся у них за старшего.
— Не хватало еще этого, — пробормотал Федор и стало ясно его нежелание пробираться по темному лесу в поисках опустившегося парашютиста. Возможно, нежелание это было вызвано личными мотивами, а может, были и другие причины, о которых и не подозревали его подчиненные.
Федор Карзухин, старший лейтенант Красной Армии, попал в кольцо окружения в июле сорок первого на территории Белоруссии в суженном треугольнике Поставы-Ошмяны-Молодечно. Труден и тернист был путь сколоченного им маленького отряда. После выхода из окружения, через четыре недели мытарств и лишений, скоротечных схваток с отдельными войсковыми подразделениями немецких частей, теряя бойцов, небольшая горстка оставшихся в живых красноармейцев во главе с Федором у местечка Камышина наконец-то встретила активно действующий партизанский отряд. В отряде, после соответствующей проверки, он принял взвод разведки. Свои обязанности Карзухин выполнял точно и в указанные сроки в труднейшей обстановке. Но партизанский отряд очень нуждался в постоянной и всесторонней связи с внешним миром. Талант неутомимого, высокодисциплинированного следопыта был замечен и оценен командованием, что и предрешило дальнейшую судьбу Федора.
Не прямыми, а путаными путями оказался он по ту сторону, в среде элементов с темным прошлым, предателей своей Родины, активно сотрудничавших с гитлеровцами. Теперь Федор Карзухин был в новом для него амплуа — состоял в должности старшего сотрудника внутрирайонного куста населенных пунктов, центр которого в то время находился в Ширине. Под нажимом советских армий отходили на запад с тыловыми подразделениями фашистов и полицейские отрядики, разные попутчики немецких нацистов. Вместе с ними, имея определенное задание теперь уже штаба одной из армий западного направления, двигался и разведчик Федор Карзухин. Так, глубоко и надежно законспирированный, он оказался далеко от тех мест, где находилось Ширине, — а именно, неподалеку от польской границы, в районном центре Станичка, что в Западной Украине. Наделенный смекалкой, наблюдательностью, секретами деликатного общения, чувством такта и юмора, за время пребывания в органах ведомства русской полиции Федор Карзухин сумел привлечь к себе внимание некоторых представителей местного нацистского руководства, а затем обрел покровительство самого шефа гестапо штандартенфюрера СС Ганса Ганке. Фактом повышения его личных акций и вместе с этим доверия к нему явилось присвоение ему, славянину, воинского звания гауптшарфюрера СС и награждение орденом Железный Крест второй степени с правом ношения военной и штатской одежды. Такое особенное внимание к его персоне несколько насторожило разведчика: при очередной встрече со связным он просил поставить об этом в известность начальника штаба армии генерала Валентинова. Связной, старший офицер фронтовой контрразведки, ничего угрожающего в данном факте не нашел, а отметил, что это все на пользу дела и, обобщая краткую беседу с Карзухиным, горячо поздравил Федора с присвоением настоящего воинского звания — майора Советской Армии.
Лошади, успокоившись и опустив головы, звеня трензелями, смачно пережевывали сочную траву.
— Парашютиста нужно брать. Это же отличная рекомендация для нас в наших отношениях с начальником гестапо армейской группы «Феникс» оберштурмбанфюрером СС Крюгером. Если немец, то оказать помощь, — с придыханием, чуть причмокивая губами, въедливо и настойчиво требовал Ноздрюхин.
— Помолчал бы ты, мокрогубый, — со скрытой неприязнью остановил его Федор. — А тебе, Прозоров, как начальнику полиции хутора Васькины Дворики и карты в руки. Пошли, что ли? — Он оглядел спутников, пропуская их вперед, и когда зашелестел кустарник, послышался легкий хруст валежника под их ногами, у него мелькнула навязчивая мысль перестрелять этих отщепенцев и уйти с парашютистом в местный партизанский отряд. Он даже снял автомат с плеча, хотя наперед знал, что стрелять, конечно же, не станет.
Гвардии капитан Шелест был не только первоклассным летчиком, но и имел репутацию опытного парашютиста. Убедившись в том, что члены экипажа мертвы, а самолет, охваченный со всех сторон пламенем, содрогаясь и дергаясь, словно в пылу скачки загнанная лошадь, чуть задрав нос, завершал переворот с крыла на крыло, он сумел выброситься с парашютом. Будто ожидая этого мига, беспомощная стальная птица, пронзительно воя, понеслась вниз к плотной стене ощетинившегося враждебного леса. После нескольких секунд свободного парения в воздухе он почувствовал хлесткий удар по подошвам и голенищам яловых сапог и услышал треск разрываемой ткани левой штанины летного комбинезона. Затем был сильный рывок вверх, словно тело его стало мячиком на резинке, и резкая боль в голени левой ноги вызвала короткое забытье.
Он висел на лямках несколько минут, удерживаемый от дальнейшего падения стропами парашюта, медленно приходя в себя после, как он считал, удачного приземления. Лицо, исцарапанное еловыми иглами, саднило, и ему невыносимо хотелось пить. Расстояние до подножия дерева, на котором завис, определить не мог: окружающий его мрак словно надел на глаза плотную повязку. Инстинкт самосохранения заставил потянуться правой рукой к поясному ремню, нащупать кобуру с пистолетом «ТТ». Кобура была на месте,
