— Это можно, — с издевкой согласился Филипп Ноздрюхин. — Только вот ножки свяжем, как курчонку. Неровен час, характер свой проявить может. — И он беспричинно, с вызовом засмеялся.
— Жуй, парень, пока дают, — осклабился Прохор. — За тебя нам куш немалый отвалится.
— Сидеть за столом с иудой — грешно для истинного русского человека, — растирая набрякшие, затекшие запястья рук, отчужденно, с презрением отозвался Шелест. — Но все же придется.
Он одновременно со своими колючими словами подумал о том, что не нужно лишний раз испытывать свою судьбу. А подкрепиться просто необходимо. Кто может знать наперед свою стезю?.. Просто надежда умирает последней.
— Ну и шалава же, видать, ты редкая, летун! А ты под стол… Свободой мы тебя не стесняем, — начал было Ноздрюхин, но, встретив недовольный взгляд Федора Карзухина, умерил свой пыл.
Капитан Шелест, несмотря на голод и жажду, жевал медленно, с трудом проглатывая пищу, будто бы у него сильно болело горло. Он открыто рассматривал полицаев, сидящих за противоположным концом стола. Его внимание останавливалось только на двоих: на человеке, которого звали Федором, и на другом, с крупными чертами лица, ястребиным носом, маслянистыми черными навыкате глазами — Прохоре. Он невольно симпатизировал молчаливому, строгому на вид первому. Был благодарен ему за то, что тот проявил к нему человечность.
Федор пил очень мало, подолгу задерживая в руке дополна налитый самогоном стакан и бросая редкие взгляды в сторону Шелеста. В его задумчивых невеселых глазах гнездились грусть и усталость. Прохор же вызывал у него обратные эмоции: по его поведению, репликам, тому, как жадно он грыз крепкими зубами мясо, как опрокидывал стакан самогона в рот, словно газированную воду, и не пьянел, догадывался о происхождении блатных замашек.
Вытирая пот, градинками скатывающийся по бритому широкому лицу, Прохор Свистунов хитро подмигнул Ноздрюхину и, чуть приподняв кверху округлый подбородок с неглубокой ямочкой посредине, хрипловатым, словно простуженным голосом запел:
Эх, братцы! Выпьем за то, чтобы наши наших боялись. За Русь святую, которую оставляем… И чтобы когда-нибудь мы одержали верх! За победу в будущем, друзья! За нашу победу…
Внезапно сквозь стекла окон, прикрытых занавесями из мешковины, и в чуть приоткрытую дверь ворвался вихрь дробных смешанных звуков — мотоциклетных и автомобильных моторов.
— Немцы! — отставив в сторону очередной стакан с самогоном, огорченно крякнул Свистунов и вопросительно глянул на Карзухина и Прозорова.
— Ну, что всполошились? Немцы в диковинку? Не видели, что ли? — не терпящим возражений голосом сказал Федор. — Убрать все со стола. Пленного сюда! — показал он рукой на стоящий в углу табурет. — У него все чисто? — Имея в виду обыск капитана Шелеста, спросил он Ноздрюхина.
— Вот карта, из-за голенища сапога вытащил, да компас из кармана комбинезона. А так больше ни единого перышка..? Сам досматривал и ощупывал как красную девицу…
— Добро! Все к выходу. Ты, Прозоров, как начальник участковой полиции деревни, первым встречай гостей.
Сделав вид, что поспешно убирает оставшуюся на столе посуду со снедью и стаканы, сметает крошки, и, заслышав, как дважды стукнула дверь и водворилась на место, Федор опрометью бросился к Шелесту, держа в левой руке миску, а в правой — маленький, матово блеснувший при свете керосиновой восьмилинейной лампы, браунинг.
— В магазине семь патронов, восьмой — в канале ствола. Не забудь снять с предохранителя. Единственное, что могу…
— Я не забуду, — прошептал капитан Шелест вслед Федору, дрогнув ресницами глаз, пряча пистолет под обшлаг рукава летного, местами порванного комбинезона.
В комнату по-хозяйски, не спеша, вошли в черных, с малиновой окантовкой по нижней окружности воротника и контуру петлиц, френчах и галифе, в сапогах с высокими негнущимися голенищами двое офицеров танковых войск. На фоне черных петлиц угрожающе поблескивали эмблемы с изображением черепа со скрещенными костями. Перешагнув порог, остановились, с интересом рассматривая Шелеста. Позади них, у входной двери, с автоматами наготове застыли двое немецких солдат.
— Летчик? — коротко, словно выстрелив, задал вопрос офицер в погонах подполковника.
Шелест смотрел прямо перед собой и не отвечал. Второй, сухопарый оберлейтенант, произнес:
— Он заговорит, быстро заговорит там, в гестапо. Штандартенфюрер СС Фалькенберг… нет… оберштурмбанфюрер СС Крюгер — милейший человек. Не стоит терять времени на этого цуцика, герр подполковник.
— Кто из вас старший по участку полиции? Извольте отвечать, господа, — шевельнул губами подполковник.
— Имею честь доложить, господин подполковник: начальник полиции деревни Васькины Дворики Андрей Прозоров. — Сделав торопливый жест в сторону Федора, добавил: — Старший группы надзора за несением службы участками полиции районного отделения Станички — гауптшарфюрер Федор Карзухин. Остальные двое — Ноздрюхин Филипп и Свистунов Прохор — рядовые вверенного мне участка.
— Я командир танкового батальона СС — подполковник СС Эккрибенг. Наш заезд к вам совершенно случаен. Выполняю переданную по радио просьбу оберштурмбанфюрера СС Крюгера: мы освобождаем всех вас от дальнейших забот, связанных с пленным, которого берем с собой. Дальнейшая судьба этого человека, видимо, будет зависеть от штандартенфюрера Фалькенберга — начальника контрразведки армейской группы генерала Веллера. Вам все ясно, господин Прозоров?
— Но… — заикнулся было Прозоров.
— Никаких но, — отрывисто бросил подполковник. — Мною сказано больше, чем положено в подобном случае. Освободите от веревок ноги пленного. Надеюсь, вы догадались провести тщательный обыск этого человека на предмет сокрытия огнестрельного оружия?
— Не сомневайтесь, господин оберштурмбанфюрер. Мы люди надежные, — разом, в унисон заверили Ноздрюхин и Прозоров. — У него обнаружен только нож. Вот он.
— Хорошо, — снисходительно отозвался эсэсовец. — За поимку русского летчика вам объявят благодарность и вручат по ценному подарку.
— Хайль Гитлер! — хором воскликнули полицейские.
В сопровождении автоматчиков капитан Шелест вышел на крыльцо. Левая нога чуть побаливала, но не мешала при движении. На дороге перед домом были отчетливо видны корпуса нескольких бронетранспортеров и около десятка тяжелых мотоциклов с установленными ручными пулеметами МГ-34 на колясках. Солдаты не покидали бронированных машин, сидя в них неподвижными плотными рядами. Только экипажи мотоциклов, группируясь кучками, покуривая, переговаривались между собой в ожидании команды на движение.
У капитана Шелеста четко и ясно работала мысль, соизмеряя общую высоту крыльца и его дощатого ограждения. Преодолеть расстояние в шесть — восемь метров вдоль стены дома полицейского участка — дело нескольких секунд. Задняя его стена вплотную примыкала к лесу. Еще вглубь, хотя бы на полсотню шагов, — и тогда все в порядке, если, конечно, не грянут вслед пулеметные очереди.
Окрыленный надеждой, Шелест незаметно расстегнул обшлаг комбинезона и почувствовал согретый теплом собственного тела браунинг. Внезапно, с силой он нанес удар ногой в спину спускающемуся впереди него по крутым ступеням крыльца автоматчику. Второго, позади него, саданул кулаком в солнечное сплетение. Первый, надсадно ахнув, упал, распластавшись на дорожке перед крыльцом. Второй устоял на ногах, ошарашенно откинувшись корпусом тела назад. Офицеры не успели сообразить, что произошло, и Шелест, воспользовавшись их секундной растерянностью, проскользнул между ними и солдатом, перемахнул
