— Так что именно не проходит в твоей памяти, летун? Деревня или гуцулочка? Темнишь ты что-то, парень. Ты шагал с той стороны, в которой и стоит та деревня…
— Гля, Опанас! Шнурок добрый, выдержит этого битюга, — прервал Опанаса Микола. — А какая береза, какой сук! Только благородным на ней и висеть… — По его тонким губам скатились капельки слюны.
— Да обожди ты, чумовой! — скривил толстые губы Опанас. — Ты же боишься мертвяков-то.
— Этого вначале ножичком пощекочу. — Микола вынул нож с длинным тонким лезвием, которым обычно колют свиней.
Тревога мягко стала обволакивать сознание капитана Шелеста. — Вначале ему казалось, что меры, принятые к нему, временного характера. Убедившись в том, что он действительно является советским летчиком и сбит фашистским истребителем, а теперь пробирается к линии фронта, возвратят все его вещи и скажут: «С Богом, летун». И, как знатоки здешних мест, укажут вероятное и безопасное направление. Святая наивность! После схватки на поляне надежда испарилась: бандиты оставались бандитами. Теперь же нужно то ли хитростью, то ли показной покорностью освободить от веревок руки. Зажав волю в кулак, Шелест придал своему лицу безразличие и некоторую, как бы зависимую от обстоятельств, покладистость.
— Марку держишь? — язвительно процедил Опанас, переглянувшись с Миколой и Михайлой. — Скажи, друг ситный, откуда у тебя эта штуковина? — Он положил на стол разряженный браунинг. — Понимаешь, хотел хорошему человеку подарить. Смотри! Морду-то не отворачивай… Жеребец, но не племенной. С правой стороны, в нижней части, на костяной рукоятке немецкие буквы «Пэ» и «Гэ» начертаны. Затерты, но если с головой, то разглядеть можно. В каком месте ты ухлопал хозяина этой стрелялки? Дареное не дарят, голова садовая!
Молчишь? А может ты этого «ПэГэ» лично знаешь? Выкладывай! Стеснительный…
— Не гадаю ваши думки, — пожимая плечами, ответил Шелест. — Эту игрушку подарил мне мой друг, штурман Павел Горячев, этак… год тому назад. Не проходит ваша криминальная версия, господин хороший.
— Отдай ты его мне за-ради Христа, — загорячился снова Микола и закрутил в воздухе ножом. — Я его с оттягом, с печенкой и селезенкой…
— Нет! Мы его в самогоне утопим, аккуратненько так, носом с ложечки поить будем, — захохотал Михаиле — Как же вы такого махонького на березу потянете? Нетушки, грыжу враз наживешь… мать моя хорошая!
Удивительно, но угрозы одна другой хлеще со стороны бандитов как-то слабо действовали на напряженные нервы. Шелест догадывался, что с ним в конце концов может произойти. Но без посторонней помощи он не может изменить ситуацию. Вот если бы руки хоть на короткое время остались свободными. Только очень сложно расстегнуть комбинезон до пояса и протянуть руку за спину.
— Ну и сволочи же вы, ваши благородия! — произнес он нарочито громко, беспечно и насмешливо. — Вас же, дьяволов, четверо. У каждого автомат. Этот ваш шизофреник Микола, кроме автомата, нож имеет, под ребро мне им покалывает, — пошел ва-банк Шелест. — Кончайте, что ли? Тошно мне на ваши рожи смотреть. Ни поговорить, ни посмеяться. Развязали бы мне руки, черти. Затекли. Безоружного боитесь?.. Мужики! Вояки! Ведь не побалуетесь со мной, мертвецом-то! Что зубы скалите, идиоты?!
— Смотри, о чем запищал, — рванулся к нему с побелевшим аскетическим лицом Микола. — Да я тебя, недоносок… — Тонкое острое жало клинка в правой руке откинулось для удара.
Опанас сумел перехватить руку Миколы и оттолкнуть того в сторону.
— Мы с тобой по-хорошему, паскуда, — зло бросил он Шелесту. — Задавим же, как козявку. И с березой успеем… только теперь за ноги подвесим, чтобы хорошо просмотрел место, где лежать будешь. Никон! Полосни по веревке на руках этой гниды. А ты, Микола, не спускай с летуна глаз… Вначале язык вырвем, а потом — сердце. Только чуть-чуть попозже, ближе к вечеру. Может и гуцулочка объявится. Уж она о тебе позаботится.
Где-то рядом с избушкой застучали о корни деревьев колеса телеги. Все четверо насторожились. Михайло взглянул в оконце и произнес:
— Данила приехал. Кобылу к деревьям привязывает. Важный…
— Сюда идет? — задал вопрос Опанас Михаиле.
— Сив на край телеги, тебя, наверное, ждет.
— Иду. Все оставайтесь на местах. — Закрыв за собой дырявую дверь, Опанас не спеша вышел из избушки.
Через минуту послышались голоса: густой и сильный приезжего Данилы доносился чаще, чем Опанаса. О чем они вели речь, разобрать было трудно, но по отдельным долетающим фразам Шелесту все же удалось, домыслив остальное, восстановить примерную схему их разговора.
— Как договаривались, свидетели уцелели?
— Да. Четверо, мы как бы случайно забыли о них, бежали без оглядки.
— Ваши ребята все были в нужной форме?
— Не волнуйся. Разве на такое дело можно без нее!
— Отлично! Сегодня вы должны провести операцию в другом месте и в другой форме, чем в Живичной. Кстати, ты гуцулочку не встречал? Она же за вами увязалась.
— Нет! Вначале бачив, затем свои дела. А она гарна дивчина. Ты у Демида про нее справся.
— Хорошо. Сегодня к Станичке поближе село. Понял?
— Уяснил. Но считаю, после такой работы — ребят на отдых, курорт им нужен. Опасаюсь, как бы германцы, увидев такое, не задали нам по пятое число.
— Хорошо… А об немцах пустое думаешь. Им то, что мы делаем, только на руку. Продумай основательно. Голова должна быть ясной, действия стремительны и точны. Осечки — ни, ни, ни.
— Послушай, Данила, — голос Опанаса. — У меня находится пленный советский летчик. Это его легенда. По существу, кто он такой, не знаю. Дерется отчаянно. Что ни на есть — башибузук.
Небольшая пауза. Затем густой голос приехавшего Данилы:
— Рекомендаций не даю. У тебя, как я знаю, голова — Дом Советов. Решай! Но если обуза — в собачий ящик. А просветится что-нибудь дельное, попробуй в деле. Это же будет сенсация: советский летчик в войске батьки Кныша. Есть о чем подумать. Дерзай, Опанас! С Богом!
Шелесту все стало ясно: и то, почему медлится с ним расправа, и то, что готовится новое злодеяние — провокация с целью вовлечь украинские и польские поселения в междоусобную бойню.
Вошел Опанас и как будто впервые увидел, что запястья рук от веревочных пут не освобождены. Гневно посмотрел на Никона.
— Никон! Сам знаешь, что дважды повторять одно и то же не в моих правилах. Понял?
— Неровен час… — начал было Никон, но, посмотрев в лицо Опанаса, вмиг замолчал, вынимая из ножен на поясе финский нож.
По зачугуневшим кистям рук Шелеста прошла нервная судорога, легкая боль с расползающимися мурашками и вместе с ними щекотность.
— Как твоя настоящая фамилия? Имя? Кто ты на самом деле? — с расстановкой начал свою обработку пленника Опанас. — От того, что ты скажешь и как поведешь себя, зависит твоя жизнь. Дальше цацкаться с тобой не намерен. Своим присутствием связываешь нам руки. Понял?
— О профессии было уже сказано. Зовут Анатолием. Фамилия — Шелест. Сбит мессером в ночном небе над границей Польши и Западной Украины. Тянул, сколько мог, на восток — к линии фронта. Экипаж весь остался в горящем, летящем вниз к земле самолете. Вот и все, — улыбнулся он обезоруживающей улыбкой.
— Артист! — с какой-то укоризной, скрывающей его истинное мнение, покачал головой Михайло, видимо, вовлеченный Опанасом в игру каким-то условным знаком. — До сих пор ноет, — поглаживая место солнечного сплетения, он деланно сморщился. — Боксер?
— Любитель-самоучка. За девок порой дрался, — усмехнулся Шелест.
Микола обдал Шелеста испепеляющим взглядом — горячей волной ненависти и неверия. Промычал сквозь зубы что-то яростное и непонятное.
— Хорошо. Отбросим все, что стоит между летуном и нами, — миролюбиво проговорил Опанас.
