Она не сможет… Несмотря на все свои знания и умения, она просто не сможет пойти за ними и тем более, вытащить их обратно. Тем более обоих… Никогда еще ощущение собственного бессилия не было таким отчетливым, таким изнуряющим и оглушающим!
Как забавно и нелепо… смешно. Как могло получиться так, что она, Леди Совета, оказалась на краю света, в эпицентре разгулявшейся враждебной Силы, в которой оказывалась беспомощнее девчонки- первокурсницы… Мир вокруг сходил с ума, неудержимо срываясь в Хаос. Накренившись над самым краешком непоправимой катастрофы… Весы рухнули.
Это чувствовали все. Эльфы, безнадежно пытающиеся в эти стремительно утекающие секунды найти что-то, что могло бы оградить Великий Лес от чудовищной угрозы с севера… Орки в степи — все, включая младенцев, собравшиеся вокруг своих шаманов. Сильваны, стихийные сильфы, которых неудержимо притягивало к разверзающейся бездне. Драконы в далеких горах, и серебряный вожак кружил в небе, оплакивая расколотую цельность мира… Дети ночи и Дети Луны, чующие гибель во внезапно стихнувшем ветре, — Тьма мудра, она знает, что избыток Силы может быть опаснее слабости…
Маги: все, от деревенской ведьмы и приторговывающего ядами пройдохи на Дне до Архимагов и Лордов, даже те, кто еще не успел осознать свой Дар, кто еще только родился.
И даже те, кто еще не родился. Где-то далеко, в скромном уютном поместье под Винтрой бывшая принцесса Гейне пыталась сделать хоть что-то, чтобы не допустить преждевременных родов у 'леди' Лиз…
Король Ансгар никогда не сможет забыть, как посреди совещания, распахнув двери кабинета, прижимая пальцы к вискам, внутрь шагнул принц Диант, ровно сообщив:
— Отец, мир меняется… Будьте готовы ко всему, — глаза мальчика были не серыми, как обычно, а сияли золотом.
Нити древнего проклятья натянулись до предела, казалось, срывая со своих путей невидимые сейчас звезды… А белой леди пресловутого Совета было важно только одно — тельце Ингер дернулось, даже ресницы дрогнули в попытке открыть глаза. Дамир так и не убрав рук от ее груди, осел, ткнувшись лицом в примятую траву.
Но тоже дышал, — хрипло, с надсаженными свистящими выдохами, но упорно. Отлепившись наконец от чертового дерева, Рузанна смеялась, наклоняясь над ними: уж насколько может быть упорным Черный принц, она знала давно, а за недолгое пребывание в Башне, когда он, наплевав на все правила и условности своего статуса все равно пытался держать Ее в заданных рамках, — насмотрелась тем более, хотя саму всю просто выкручивало. Этот — выживет! И встанет, и задаст всем недругам, что мало не покажется…
И плакала. Все было просто. Как будто ее руками завладел кто-то другой — спокойный, собранный, рассудительный и опытный. Нужный эликсир, стимуляция нужных точек, незначительная аккуратная подпитка, целебный сон…
В какой-то момент она подняла голову… И застыла, выпрямляясь. Фиал с остатками эликсира выпал из разжавшихся пальцев.
День? Ночь? Здесь всегда все было не так, как полагается, при последнем Властелине и сейчас на безмятежно лазурном небосводе пылали звезды. А под ними… Пустошь не просто исходила знакомым тошнотворным болотным свечением! Словно из давно развеянного праха подымались все, кто когда-то присягал Черному трону, все, кто когда-то полег здесь, став прахом под ногами новых легионов… Владыка призывал свою армию!
Рузанне казалось, что сейчас она стоит там, в Троном зале, рядом с НИМ, и видит то, что никому раньше увидеть было не дано:
…ОН стоит у своего Трона, раскинув руки в приглашающем жесте ладоней. Перстня нет — к чему настоящему господину убогие побрякушки! И поза, и прикрытые веки выглядят — свободными, почти расслабленными…
Только самая малая дрожь пальцев выдает крайнюю степень напряжения…
И черное сияние вокруг, — оказывается, сияние может быть черным!! — скрадывает все остальное, не дает разглядеть черт запрокинутого лица… Только распахнутые глаза, — неповторимо черного цвета.
И казалось, что она слышит негромкий мягкий приказ, которому нельзя не подчиниться:
— Dakh err!!!
Ко мне…
Она плачет… плачет, когда втыкает Посох перед собой. Плачет, когда над Дамиром и Ингер взывает к изначальной Силе, избравшей ее своим проводником еще до рождения. Плачет, когда из последних сил удерживает щит…
Для того, чтобы разрушить мир, совсем не обязательно придумывать злобных богов и демонов — люди всегда справлялись сами.
— Ко мне…
Я! — призываю вас… Сейчас.
— Ко мне!
Ибо есть нечто большее, чем самое могущественное волшебство!
А может быть все совсем не так — и суть именно в том, что самое могущественное волшебство — воля обычного человеческого сердца, просто не всем и не всегда это дано понять, найти в себе?..
— Ко мне!!
Все вопросы и ответы были отброшены. Осталась цель.
— КО МНЕ!!!
Так сложно. Так просто. Его слова вдруг оказалось достаточно, чтобы сотрясти мироздание!
— КО МНЕ…
И кто знает, кто скажет точно, чье слово станет на самом деле — нет, не последним и не первым! — решающим, навсегда меняя судьбы.
Крик ли стон, безмолвный шепот, небрежное замечание между делом — вдруг ложится на неразличимые за мельтешением дней весы неизмеримым бременем, сдвигая их навсегда. Одной единственной улыбкой, одной единственной слезой…
Сколько слез пролил ты, сколько слез пролито о тебе, сколько слез пролито по твоей вине? Кто сможет оценить, кто измерить… Какою мерой мерить и кто вправе судить? Кто достоин… кто достойнейший?
У каждого своя мера. Но есть время, когда человек, — если он конечно человек, — делает единственно возможный шаг!
Их тоже может быть много, — этих минут мучительного выбора. Порою ярких, порой совсем невзрачных, которые незаметно складываются в жизнь… И слава всем Богам, известным и неизвестным, старым, новым и еще непознанным, настоящим и выдуманным — что редко кому и редко когда, госпожа Судьба дает свое настоящее расположение!
Потому что выдержать его редко кому удавалось. Увы, милость порою бывает страшнее гнева.
Банальная истина… Как и всякая истина!
— Ко мне… — упрямо шевельнулись губы, как будто кому-то нужны были слова.
Ничего уже не остановить, но изменить — еще можно! Всегда можно что-то изменить, непоправима только смерть, кому как не черному магу это знать…
Он больше не сопротивлялся. Он погрузился в стремительный поток, захлестывавший его с головой. Он стал им, впервые полностью, без остатка, без щитов и барьеров, до конца, — отдаваясь и растворяясь в пронизывающей его Силе, позволяя нести себя.
Это не было похоже на исполинские крылья, когда-то в далекой юности манившие в снах безродного полукровку обещанием могущества. Потоки Тьмы свивались в гигантский пылающий водоворот, всплескивали обжигающими льдом протуберанцами, закручивались вихрями, вокруг единственного оставшегося сейчас якоря, имя которому было Дамон Фейт.
Маг не пытался удержать разразившийся шторм, остановить взбесившиеся волны — все равно что против цунами выставлять соломенную заслонку. Наоборот, он уже не призывал, он стягивал на себя все,
