– Думаю, какой-то прок всё же есть.
Я взяла Бена под руку и почувствовала, что теперь могу противостоять целой армии убийц. Довольно сбивчиво я рассказала о Доркас, начав с красной надписи на холодильнике и разговора с ней самой и закончив найденной запиской. А потом почему-то упомянула о надувных нарукавниках тёти Сибил.
Из трубки Роуленда вырвался клуб дыма.
– Не нравится мне всё это, – пропыхтел он.
– Дело в том, – Бен потёр лоб, – что взрослые женщины имеют право приходить и уходить, когда им вздумается. Это изобилие прощальных записок меня тоже беспокоит, но разве захочет полиция проверять, всё ли в порядке с Доркас и тётей Сибил? Мы даже не можем подсказать, где следует искать.
– Скорее всего, они воспользовались общественным транспортом, – викарий наклонился и выбил трубку в пепельницу. – Ладно. У меня есть знакомые на железнодорожном вокзале и автобусной станции, и я наведу справки прямо сейчас. Рыжие волосы вашей Доркас весьма приметны, да и мисс Грантэм, которая редко покидала дом, трудно не запомнить. Жителей здесь мало, так что уверен – какие-нибудь сведения я раздобуду.
– Спасибо, – хором отозвались мы с Беном.
Мне было всё равно, какие секреты Доркас утаивает от меня. Мне было всё равно, кто она и что. Доркас моя подруга, и я хотела, чтобы она поскорее вернулась. Мне не терпелось сказать ей, что она значит для меня.
– И прошу вас, Бен, не позволяйте сегодня Элли спать одной, – предупредил Роуленд.
Бен красноречиво вздёрнул чёрные брови.
– Преподобный, вы меня вгоняете в краску! – он весело улыбнулся. – Простите, не сумел удержаться. У нас от этого напряжения не совсем в порядке с головой. Если мы не можем принять соответствующих контрмер, так это только потому, что не понимаем, что происходит. Будет ли вам спокойнее, если мы дадим обещание просидеть всю ночь, не смыкая глаз, в обществе друг друга? Завтра гости разъедутся по домам, а через несколько дней истекут шесть месяцев.
– А что будет дальше, – я с надеждой посмотрела на Роуленда, – зависит от того, что вы выяснили об Абигайль Грантэм. Расскажите нам. Как она умерла?
– Она не умерла.
Мы с Беном ошарашено уставились на него.
– По крайней мере, не в тот день, что считается днём её смерти. По моим сведениям, Абигайль Грантэм дожила до глубокой старости, но не вместе со своим мужем и сыном.
– А как же похороны?! – я никак не могла переварить эту новость. – Ведь дядюшка Мерлин просил, чтобы его похороны в точности повторяли похороны его матери. Тогда нам показалось это каким-то жутким, отдающим средневековьем капризом: лошади и повозка, которая, раскачиваясь, едет сквозь мглу по прибрежной дороге.
– Да, – глаза Бена сузились, я почувствовала, как дрожь передалась от его пальцев моим.
В комнате стояла гробовая тишина, если не считать барабанящего по стеклу дождя и шелеста штор, которые то вздымались, то опадали под потоком воздуха. Роуленд явно наслаждался ролью рассказчика.
– Похороны были, – согласился он, упиваясь нашим явным нетерпением. – Но не тела. Элли, в каком-то смысле вы оказались правы в отношении Артура Грантэма. Этот человек был худшим проявлением христианской морали: ханжа, мстительный лицемер. Но убийцей Артур Грантэм не был. Траурная церемония являлась символическим изгнанием зла. Абигайль не умерла в прямом смысле, но супруг уже обрёк её на адские муки. Артур застал жену в компрометирующем, по его мнению, положении с молодым художником, который писал её портрет. По-моему, его звали Майлз Биддл. Для Артура Грантэма Абигайль с этой минуты была мертва. Чтобы доказать это, он похоронил её душу, но не тело. Полагаю, он испытывал потребность в этом жутковатом ритуале, чтобы успокоить уязвлённую гордость.
– А как его гордость вынесла пересуды соседей? Разговоры о том, что жена предпочла другого мужчину? – спросила я.
– Артуру удалось провернуть всё так, что о скандале никто не узнал. Похороны служили иной цели. Вместо того, чтобы всю оставшуюся жизнь служить объектом сочувствия и, возможно, насмешек, он стал вдовцом. Слухи, конечно, пошли, но Грантэм подкупил доктора и могильщика, которые подтвердили, что его жена скоропостижно скончалась.
– В каком-то смысле он не лгал, – задумчиво отозвался Бен. – Докторам и могильщикам в те времена платили мало, поэтому ради кругленькой суммы они готовы были держать рот на замке. Вероятно, они даже переусердствовали в своём молчании, и их неразговорчивость послужила пищей для слухов.
– А тогдашний викарий? – я подтянула плед повыше. – Он тоже участвовал в этом обмане?
– Да, – Роуленд снова чиркнул спичкой. – Преподобный Джеффри Хемпстед получил щедрый подарок – витраж на южной стене церкви. Вы его ещё увидите, это настоящий шедевр. Полагаю, преподобный Хемпстед считал, что Артур Грантэм совершенно справедливо изгнал из дома жену. Помнится, я говорил вам, Элли, что нашёл несколько проповедей мистера Хемпстеда; в одной он осуждал ребёнка, укравшего цветы, а другой бичевал прелюбодеяние женщин. Не знаю, имел ли он в виду Абигайль, но, очевидно, Хемпстед придерживался крайне суровых взглядов. Наверное, он даже похвалил безжалостность Артура, благоприятно отозвавшись о том решении, с каким грешницу удалили из жизни мужа и малолетнего сына. По моему мнению, разница между этими двумя людьми состояла в том, что Хемпстед не лицемерил. Его совесть судила его собственную душу так же безжалостно, как и души прихожан. Он не смог заставить себя подделать приходскую книгу, сделав в ней запись о смерти Абигайль, и написал письмо епископу с признанием своей мирской алчности. Я обнаружил и ответ, где его осуждали за участие в ложных похоронах. Все подробности здесь. Епископ рассуждает о них весьма пространно.
– Забавно, – я поёжилась. – Мы начали с похорон дядюшки Мерлина, и ими же заканчиваем. Круг замкнулся, – я подняла глаза на мужчин. – Если Абигайль Грантэм нет в гробу, тогда, мне кажется, нетрудно догадаться, что там покоится. Упомянутый в завещании клад в данном случае оказался похороненным вполне буквально.
Глава семнадцатая
