должна встретиться с подругой. В итоге приехала вместе с подругой, которую звали Светой. Подруга рассталась с парнем, и ей было некуда идти.
– Оставайся у меня, – обрадовался Игорь, – моя мама уехала в Анжерку, а Таня ушла, теперь мне одному плохо…
Они пили, музыка играла, я сидел в кресле, курил. Света все рассказывала о том, как они поссорились с парнем, о том, что у нее эрозия шейки матки. Я не очень-то слушал. Я курил, почти не разговаривал даже. Алису начало вести, она подходила и целовала меня, садилась ко мне на колени и целовала, я отвечал на ее поцелуи, но мне представлялось, что и у меня, и у нее во рту множество ранок и что моя кровь смешивается с кровью четырнадцати доноров. У меня поднялось давление. Я выпил сердипин, который нашелся у Игоря. Алиса гладила меня по голове, Игорь плясал со Светой. Я крикнул Свете, что ей стоит поторопиться с лечением эрозии, иначе у нее не будет чудесных детишек.
– Спиногрызы! А как же спиногрызы, милые сердцу?
– И пусть не будет, слава богу, мне не нужны дети! – такое было мнение у Светы на этот счет.
– Завтра ты вернешься к своему парню, а он тебя не возьмет бесплодную! – настоял я, хотя меня и не особо волновало, что у них будет с ее парнем.
– Я не вернусь к нему, – сказала Света, – обойдется.
– Спиногрызы, – сказал я Алисе, – мне они нужны, маленькие и миленькие.
Алиса еще раз меня поцеловала. Настала ночь, а она забыла позвонить маме. Пришел сосед снизу. Хотел попросить, чтобы мы сделали тише музыку, но выпил и решил остаться. Сережа, смуглый здоровый парень нашего возраста, Игорь называл его Эфиопом в честь персонажа из последнего фильма Алексея Балабанова, но я этого фильма не смотрел и не мог подтвердить сходства. От выкуренных сигарет меня немного мутило, давление примерно сто сорок пять на девяносто, прикидывал я. Поэтому я пошел в комнату Игоря и прилег на кровать. Комната медленно вращалась вокруг меня. Ко мне подошла Алиса и сказала:
– А ты понравился Свете.
– Но спать ей придется с Игорем, – ответил я без усмешки.
Алиса спросила:
– А ты собираешься спать?
– Нет, – сказал зачем-то я.
Потом встал, превозмогая внезапно усилившееся вдвое земное притяжение, закрыл дверь на замок. И зачем-то стал раздевать Алису.
– Ты нормально себя чувствуешь? – спросила она. – Ты не умрешь на мне?
Я уложил ее на кровать. Наверное, вид у меня был не очень убедительный, потому что она спросила:
– Ты точно хочешь сейчас?
О да, еще как хочу, черт возьми. Мне было не по себе. Все катилось куда-то, болела голова, страсти было немного, кончить не получалось ни у меня, ни у нее. Мы барахтались на кровати в дырявой спасательной шлюпке на полпути к Берегу Мечты, и я был далеко не на высоте. Слишком много всего в голове. К тому же Игорь решил пошутить: он вышел из гостиной на балкон, сел на бортик и стал стучаться к нам в окно и комментировать наши действия – хотя вряд ли он мог что-нибудь толком разглядеть, света было немного, только от включенного компьютера. Хотя, возможно, ему было видно оттуда кусок моей прыгающей в потемках жопы. Игорь продолжал катить свою гнусную и не остроумную телегу, стучал в стекло, рискуя свалиться с четвертого этажа на асфальт или на козырек кафе «Встреча» и сменить один ад на другой. Конечно, он не знал о моем смятении, но все равно не надо быть таким говнюком. Есть люди, которые считают, что секс должен быть только у них. Я встал, задернул шторы и крикнул Игорю, чтобы он катился куда подальше. И вернулся к Алисе, по дороге стянув презерватив и бросив его на пол.
Мне уже было все равно.
Она что-то возразила, но я крепко обхватил ее тело руками и резко заткнул ее испуг и все мыслимые возражения, вложив в движение все свое отчаяние; назад дороги не было. Она издавала звуки, я не останавливался, не сбавлял темпа, и вот мне подкатило, я достал, хотел вставить ей в рот, но не успел и разрешился на нее. Мы немного полежали, ничего не говоря, отдышались, и я вытер ее живот и грудь – и даже немного попало на волосы – своей футболкой.
Когда Алиса пошла еще выпить, я, уже одетый, лежал, глядя в потолок, в этой обдроченной футболке, ждал, когда мне удастся провалиться в спасительный сон. Но если я закрывал глаза, мне становилось не по себе, там, во мраке под закрытыми веками, было так одиноко, поэтому я снова открывал глаза и снова смотрел в потолок. Что я делаю, чего я хочу, удастся ли мне когда-нибудь разобраться с собой и тем, что происходит?
Через какое-то время Алиса вернулась, совсем уже нетрезвая, сначала меня целовала, даже изображала любовь и страсть. Мне не хотелось. Стоять-то у меня стоял, но мне не хотелось. Вдруг она села на кровати, и понеслось, будто резко передернули рубильник: она стала говорить мне о том, что ей, конечно, хорошо со мной, но она, наверное, все-таки больше лесбиянка, нежели натуралка.
– Я этого не знал, – ответил я.
Потом она легла, а я, наоборот, встал и смотрел в окно. Алиса лежала на кровати и рассказывала голосом актрисы, плохо играющей в плохом спектакле – мне было даже неловко за нее, – рассказывала о девушке, которая недавно ей понравилась, о ее прекрасных глазах, о том, что с парнями она хотя бы может спать, если использовать презервативы, – но с девушкой нет вариантов. Эта ее драма не находила отклика в моей душе, мне было жалко только себя. Потом Алиса вдруг заговорила на тему того, что она уверена: я лучший поэт из всех, кого она знает, и я обязан написать про нее стихотворение, и тогда, может, благодаря моим строкам ей удастся остаться в мире, господи боже, немного дольше. Потом Алиса так же неожиданно переключилась на рассказ о том, что она раньше была влюблена в Игоря.
На это я сказал:
– Но я-то поэт лучший?
Несерьезно сказал. Я просто уже не знал, что ей отвечать. Возможно, Надя еще ждала меня в Москве, а я просто поменял одно на другое. Я махнулся не глядя – на пустой кулак. Я просто поменял честную девушку на нечестную, а возможно даже – порядочного человека на непорядочного. Я поменял хорошую поэтессу на плохую поэтессу.
И еще я был уверен, что Алиса не кончила со мной.
Она сказала:
– Но Игорь, он сильнее меня. Если он захочет меня, ты должен быть рядом, потому что он сильнее меня!
И если на этой ее фразе, важной фразе, судя по интонации, я закуривал сигарету, стоя возле окна и глядя на ночной проспект Ленина, то, когда я выкидывал в форточку бычок, Алиса уже крепко спала. Я укрыл ее заботливо одеялом: она лежала, раскрыв рот, из которого пахло можжевеловым спиртом, немного рыхлая двадцатилетняя дура, пусть и с приятным лицом, но совсем не такая, как в моих мечтах.
–3
Я вернулся домой, ходил по больницам, сдавал анализы. Нашли только коллапс сердца, что-то такое. Терапевт посоветовала мне курить поменьше, а лучше вообще бросить. И еще мой желчный пузырь был немного деформирован («будь уверен, от пьянства»), а так, в общем, я был здоров. Голова болела уже не так сильно, но все-таки постоянно болела, иногда я думал, все – отпускает, а иногда думал, что у меня опухоль или еще какая-то дрянь в этом роде, но пока по анализам все выходило нормально. Иногда голова несколько дней подряд не болит, и вот уже, довольный, решивший, что все прошло, переходишь дорогу или, допустим, садишься в автобус, или моешь руки, как вдруг: бах! – тонкая игла втыкается в висок. Или камнем дают по затылку. Тогда хотелось плакать и думалось, что же это за тупорылые врачи, которые не могут в двадцать первом веке сказать, отчего у тебя болит голова…
Еще я часто думал о Наде, и однажды мне приснился сон, что я уговариваю ее снова быть со мной, целую, прошу взять меня обратно, извиняюсь и говорю, что я люблю ее или хотя бы сделаю все, чтобы полюбить ее. Почему-то действие сна происходило в холле школы, где я учился. Перемена, школьники выходят из классов, Надя сидит на подоконнике, я стою рядом и целую ее в губы. Она целует меня в ответ, но говорит:
