– Мне записано, – говорю.
– Иди, – говорит, – домой. Ты слишком молодой.
– Мне записано, – говорю. Ох, и возмутился я. А он сидит, газету перелистывает, не обращает внимания. Я час искал это место, а какой-то беловолосый хрен, какой-то охранник-выскочка счел себя вправе решать мою судьбу. Я сказал ему несколько ласковых слов, и он вытолкал меня за дверь.
Еще утро. Я возвращаюсь обратно на остановку чуть не плача. Ладно, убью этого охранника, сожгу его белую шевелюру и буду продавать бытовую технику. Две четыреста плюс проценты. Семь дней через семь дней.
Сначала я стою на остановке с двумя гопниками. Ребята опасные с виду, на остановке больше никого нет, они чуть постарше меня, лет по двадцать им. Они стрельнули у меня по сигарете, ладно. А потом пришел троллейбус, я уселся, а гопники пожали друг другу руки, и один тоже поехал. И сел он зачем-то в троллейбусе рядом со мной, хотя было еще довольно много свободных мест. И я чувствую, тип этот так расселся, что претендует на мою половину, ноги свои расставляет так, что мою ногу пытается притеснить. А я себе сижу у окна, делаю вид, что ничего не происходит, но не даю его ноге взять верх и завоевать мою территорию. Так мы ведем невидимую борьбу. Минут через пять он повернулся ко мне и посмотрел мне в лицо. Я принял его взгляд, мне, вообще-то, неприятно смотреть незнакомым в лицо, но я выдержал эти три секунды его нахального взгляда, и он отвернулся. Я отвернулся к окну. И скоро он перестал давить. Эта маленькая победа порадовала меня после унизительного поражения вахтеру-выскочке. Потом гопник вышел, и я тоже вышел через пару остановок. Два часа чалился в супермаркете и на улице, пока не пришло время для следующего собеседования.
Я заполнил анкету. Женщина, маленькая, с внимательным взглядом – она, прежде чем прочесть мою анкету, с две минуты смотрела мне в глаза. Ладно, думаю, может, это такая процедура нормальная, просто хочет понять, что я за человек, а как прочла, то тут же выписала себе на листочек какие-то цифры. Что-то сложила, что-то вычла.
– У вас способности к ясновидению, – говорит.
Я так понял, что это она выяснила при помощи формулы, в которую она поместила мои дату рождения, инициалы и, возможно, паспортные данные.
– Почему вы бросили институт?
Я объяснил ей, что собираюсь работать. Что мне нужно зарабатывать деньги, что если я буду восстанавливаться в институт, то только на заочное отделение. Но она как бы знала уже все обо мне благодаря формуле, женщина только и говорит:
– Да, так я и решила. Вы очень талантливый человек. Только не в учебе. У вас должны быть способности разбираться в людях.
Мне бы решить, что у нее с головой не все в порядке, но я всегда был падок на комплименты. Она сказала, что возьмет меня на работу. Примерно через неделю одна продавщица уйдет в декрет, и тогда мне позвонят.
– У нас точки в магазинах. Это преимущественно чайники. И некоторая другая бытовая техника.
На том и порешили. Я сначала пару дней проведу с продавщицей-напарницей, она мне объяснит, что к чему, и потом я буду работать. А там уж как мы договоримся, как поделим смены. Может, мы поделим три на три, а может, два на два или семь на семь, наше дело. Две четыреста будет у меня оклад, и драгоценные проценты получу, тут могу быть спокоен. Мы попрощались, довольные беседой, и теперь оставалось только ждать звонка, подождать, пока та продавщица, что на сносях, больше не сможет работать.
В тот день я ждал своего друга Мишу. Он очень хотел посмотреть на нашу машину, пострадавшую от аварии, пока папа не успел ее продать на запчасти. Восемь лет отъездил папа мой на машине, всего (или целых?) восемь лет накопил стажа к тому моменту, как права ему стали без надобности. За это время он несколько раз слегка царапал машину, чуть задевая за все возможные препятствия, которые ему хватало ловкости найти где угодно, один раз слегка боднул автобус, и вот раз попал в аварию, в которой, слава богу, никто серьезно не пострадал, кроме нашей машины.
А машина моему папе досталась неожиданно восемь лет назад, и пришлось ему выучиться ее водить. А получилось так: он сдал свой ваучер (до сих пор не пойму, что это за штука такая?) в какую-то компанию наугад. А компания эта провела конкурс рекламных слоганов, так поощрив моего папу и всех остальных. Мой одаренный родитель написал частушку из пяти слов, и баста, оказался лучше всех по параметрам этой самой компании, уж не знаю, насколько объективным. Такой одаренный у меня папа, он и выиграл машину. И по телевизору даже показали ролик, как папа в новых спортивных штанах с зелеными лампасами (это было ближе к середине 90-х, а тогда одеваться со вкусом отцу – нищему журналисту – не позволяли ни финансовое положение, ни его собственные представления) не может правильно вставить ключ в замок дверцы новенькой вишневой машины «Оки». Но за полгода до дня, который я собирался описать, произошел инцидент. Папа мой выезжал с нашей улицы на широкую дорогу, а там в него на огромной скорости въехала другая машина. Наша машина пролетела (по воздуху!) около четырнадцати метров. Капот ей снесло, но, слава богу, с отцом моим все осталось в порядке, кроме ушибов и сотрясения. И долго в судах выясняли, кто же был прав, а кто виноват. С одной стороны, отец выезжал на главную дорогу и должен был пропустить, прошу прощения, мудака на «Ниссане», а с другой стороны, этот, прошу прощения, мудак на «Ниссане» ехал сто двадцать километров в час, а дорога выходила из-за поворота, и отец мог не успеть его заметить. Что и произошло. А там ведь были знаки: «переход», «дети».
Я-то, само собой, был на папиной стороне, но это не помогло ему выиграть дело в суде, и пришлось брать папе моему кредит, чтобы отдать триста двадцать тысяч рублей за те скромные повреждения, нанесенные, так сказать, вражеской машине. А машина, видать, стоила не две копейки, потому она действительно почти не повредилась! Не знаю, умный ли человек их судил.
…Однако вся эта история – это все не очень важно, просто Миша хотел осмотреть машину своим опытным (по его мнению) взором. Он очень хотел, чтобы я велел отцу не продавать остатки машины нашей семьи на запчасти, а велел бы отдать машину в наше, мое и Миши, пользование. Потому как Миша говорил:
– Я ее починю!
Но я в этом сомневался. Говорить-то мы можем многое. А вот испражняться пирожками удается не каждому. И вот в тот день я ждал Мишу – он учился в пяти минутах ходьбы от моего дома, – пока тот придет во время часового обеденного перерыва. Жду, да заждался, решил сам пока посмотреть машину и прикинуть. Выхожу в палисадник, закуриваю, открываю гараж – вход в него прямо с нашего участка, обычная дверь, а ворота открываются только изнутри – такой гараж у нас. Стою я внутри, свечу фонарем (свет не работал), пробираясь через хлам и, хлоп, выхватываю из тьмы бутыль вместительностью что-то около двенадцати (!) литров. Моя любознательность заставила меня сходить за кастрюлей, найти шланг и слить немного содержимого на пробу.
«Вино двенадцать-пятнадцать оборотов, – мысленно объявил я себе, эстетски смакуя из стального двухлитрового бокала с двумя пластмассовыми ручками, – из черноплодной рябины, выращенной не иначе как в палисаднике кирпичного частного дома пригорода провинции К.».
И отправился в дом ждать Мишу, естественно, с полной кастрюлей. Миша пришел, откушал супа, отведал вина, и мы решили, что пойдем в гараж не сразу, а только когда выпьем всю слитую мной партию. Так мы в гараже убьем двух зайцев:
1) посмотрим машину,
2) сольем еще вина.
Когда мы пришли в гараж, открыли ворота, чтобы был свет, я занялся манипуляциями с бутылью и шлангом, а Миша оглядел машину и вопреки моему неверию и вопреки самому здравому смыслу сказал:
– И чего это он говорит? Можно ее починить. Скажи отцу.
Я уверял его, что это не так.
– Посмотри, – говорю, – зачем тебе этот геморрой? Тут же от капота ничего не осталось.
Но с Мишей бесполезно спорить, а может, просто у папы ловко получилось замесить это вино.
– Нам надо только как-то оттолкать машину к яме, – сказал Миша.
Я сказал, что поговорю с отцом. Хотя Миша хотел сейчас же найти способ оттолкать машину к просмотровой яме.
