человек. Это профессиональный жиголо, но он хочет многого. Огромных денег, чтобы не утруждать себя даже комплиментами. И для него ты меня просишь признаться в убийстве! Ты хотя бы знаешь, что такое тюрьма?
— А ты знаешь?
— И я не знаю. Знаю только, что даже день, проведенный там, способен перевернуть жизнь и поломать все, что создавалось таким трудом долгие, долгие годы. Это страшно.
— Подумаешь!
— Уходи. Я просто в ужас прихожу оттого, что наделала!
— Не мудрено. Ты красиво сейчас говоришь, а как ты на него кричала? На дядю? Как ты отстаивала свое право жить в этом доме? А диссертация, которую ты за него писала? А все эти книги? Ты его покупала! Да-да, я все слышала! А он что тебе сказал? Просто выбросил, как старую, ненужную тряпку!
— Замолчи!
И она, не выдержав, ударила племянницу по щеке:
— Замолчи!
Настя, вытирая злые слезы, только огрызнулась:
— Я тебе это припомню!
— Уходи.
Настя задержалась в дверях и заискивающе сказала:
— Ну, тетя! Тетя, же! Ну, что тебе стоит?
Ушла, так и не дождавшись ответа, а Нелли Робертовна долго еще смотрела на захлопнувшуюся дверь. Все, ради чего жила, оказалось только фасадом, за которым вместо теплого, уютного дома — пустота. Она одна, совсем одна. И снова осторожный стук в дверь.
— Да, Настя, войди.
Подумала, было, что племянница решила извиниться, но вошла Ольга Сергеевна:
— Не спите, Нелли Робертовна?
— Нет, не сплю.
— Мне пару слов надо вам сказать. Я уж милиции не стала говорить.
— Что еще?
— Дверь в гостиную ведь почти что напротив кабинета. Не слепая же я, да и голоса порой слышно.
— Вы что, подслушивали?
— Не надо так. Я ведь тоже право имею.
— Какое право?
— Да такое вот право. Как все, а, может быть, и побольше. Они все допытывались: что, да как? Я ведь женщина простая. Куда мне против вас! Я всегда это знала. Все денег хотела накопить. Я ведь поначалу убить вас хотела. Думала нанять кого. Самой-то боязно было. И все хотелось, чтоб никто не узнал.
— Ольга Сергеевна!
— А вы как думали? А пока деньги копила, и до развода дело дошло. Всего-то и надо, что подождать, а горячку не к чему пороть. Можно счастье отвоевать, а можно и высидеть. Но, выходит, что ни вы ему были не нужны, ни я.
— Что вы такое говорите!
— Он все не хотел стариком казаться, Эдуард Олегович. И женщин любил. Тянуло его отчего-то к простым. Все говорил, что я на Алевтину очень похожа.
— На Марусину мать?
— Может и так. Маялся сердешный. То ехать туда хотел, то забыть про все. Как сердце стало прихватывать, так к прошлому и потянуло. Все говорил, что долги, мол, надо отдавать.
— Какие долги?
— Уж не деньги, понятно. Да и мне не денег было надо. Началось с одного, а закончилось-то по другому. Ведь он ко мне по-человечески был, по простому, не то, что вы — прислуга! Красивый он был, Эдуард Олегович, и в старости своей красивый. Эдик такой же. Не за деньги я здесь. За справедливость.
— Что вы хотите?
— Думаю вот, как поступить? Тюрьма для вас будет пострашнее смерти.
— Да за что вы меня все? За что?
— Ладно, я уйду. Только в милицию-то все равно вас скоро вызовут. Вы уж подумайте.
Ушла. Нелли Робертовна потянулась к пузырьку с таблетками. Спать, немедленно спать. Надо пережить все это во сне. Утром кошмар рассеется.
— Маша? Ты дома? Маша!
— А, корнет! Сколько сейчас времени?
— Половина первого.
— Утра?
— На улице светло! Ты что, не видишь?
Мария Кирсанова с тяжелым вздохом оторвалась от мольберта. Соскучилась она за те несколько дней, что не брала в руки кисти и краски. И вот вам результат — творческий запой. Расслабилась, отдохнула, сил в себе накопила, и теперь разом, за одну ночь выплеснула их все, унеслась мечтами далеко— далеко. Вот и на картине не земные деревья, и не та трава, что возле дома растет. Неведомый мир, о котором знают только те, кому он грезится в мечтах, и кто может эти мечты описать, нарисовать, озвучить. Она протяжно зевнула:
— Ах, уже утро!
— Ты что, не ложилась?
— Сейчас лягу. С тобой, корнет.
Маруся бросила кисть. Эдик, посмотрев вокруг, поморщился: неубрано, грязно, на кровати тарелка с остатками пищи, немытые чашки и стаканы загромождают стол. Каждый раз, наливая себе что-нибудь, кофе ли, спиртное, Маруся брала чистую посуду.
— А помыть нельзя было?
— Фу, какой ты мелочный!
Она переставила грязные тарелки на стол, разлеглась на кровати, еще раз зевнула:
— Ну, как наши дела?
— Ты будешь смеяться.
— Что ж, повесели меня. Чес слово, я нуждаюсь в разрядке. Устала.
— Ты помнишь, что с нами в поезде ехала некая Майя?
— Дочь завуча? А ты и имя запомнил? — прищурилась Маруся. — Ну, корнет! Ты бабник.
— Ты забыла сумочку в ее вагоне. Получилось так, что у девицы украли на вокзале документы, она заметалась, и попала под колеса машины, на которой тебя ехала встречать тетя Нелли.
— Я никого не просила встречать.
— Надо знать тетю Нелли. Короче, в чемодане у Майи нашли сумочку с письмами и блокнот. Там так и написано — папа Эдуард Листов. И ее приняли за тебя.
— Да ну? — приподнялась на локте Маруся.
— И до сих пор она так и продолжает зваться: Мария Кирсанова.
— Не верю! Чтобы Майка выдала себя за меня… Не верю.
— Тем не менее.
— Тогда я немедленно еду туда. Будет шоу! Корнет, я хочу повеселиться!
— Лежи. Тебе нельзя там показываться.
— Это еще почему?
— Твой брат убит.
— Что!?
