того, он считает, что в реальной жизни господствуют инстинкты, побуждения, т. е. нечто противоположное духу, культуре. В современной ему жизни происходит, считает он, уравнивание материальных условий, формируется гомогенное общество. Процесс уравнивания сопровождается усилением воздействия иррационального, ибо само уравнивание людей апеллирует к инфантильному, эмоциональному, деструктивному в человеческой природе. Современный ему человек лишается индивидуальных качеств, он становится частью массы.
На эти же моменты обращает внимание и Шпенглер. Разделение культуры и цивилизации у него оказывается связанным с бездушием самой цивилизации, которая уже предполагает «массовое общество» со всеми вытекающими из него последствиями. Цивилизация у него — это возврат к хаосу, затухание культуры. В ней количество заменяет качество, она обращена не к лучшим, а к большинству. В цивилизации господствует «бесформенная, переливающаяся в большие города чернь». Он упоминает о разрушительных факторах цивилизации — гиперурбанизация, о «лишенной корней городской массе», господстве прагматизма. Масса предстает как нечто совершенно бесформенное, с ненавистью преследующее всякого рода форму, всякое упорядоченное знание. Это «новый кочевник больших городов, разрушающий свое прошлое и не знающий будущего». Масса — это конец всего, это радикальное ничто. Закат Европы — это «омассовление», при котором «на место богатого, сросшегося с землей народа»[132] приходит «новый кочевник, паразит, житель большого города, человек абсолютно лишенный традиций, растворившийся в бесформенной массе». Масса выступает как внутренний враг общества. В работе «Человек и техника» Шпенглер пишет о том, что в промышленности собирается человеческая масса гигантских размеров, которая живет и работает благодаря и ради техники. Этой массе противостоит и руководит элита. Он напоминает о необходимости подчиняться приказам людей, «имеющих врожденное право повелевать», о воле повиноваться, умирать, побеждать через способность приносить чудовищные жертвы, чтобы утвердить то, ради чего мы родились.
Говоря о роли политических миров, Шпенглеру возражает Кассирер, считающий, что философские доктрины, подобные шпенглеровской, подтачивают силы, которые могли бы сопротивляться политике мифам. Он пишет «Я уверен, что потомки будут рассматривать многие из наших политических систем с тем же чувством, что возникает у современного астронома при изучении астрологического сочинения или у химика, читающего алхимический трактат. В политике мы еще не имеем надежной базы, здесь нет упорядоченного знания, здесь все время существует угроза того, что нас захлестнет старый хаос»[133].
Об иррационализме масс говорит и Мангейм, для которого «массовое общество» является синонимом индустриального общества. Но он не считает этот иррационализм неотъемлемым свойством масс, а порождением определенных социальных институтов. В периоды социальных кризисов функциональная рациональность, господствующая для достижения целей, нарушается и индивид ощущает себя в этих условиях беспомощным. Массовое общество не может регулировать и координировать всю систему социальных институтов и тем самым размывает основы либерально-демократических режимов. Фундаментальная демократизация заменяется, как он выражается, «негативной демократизацией», когда реальной властью обладают не имеющие ни культурных, ни моральных ценностей прозаические представители капитала, бюрократии, политические демагоги. Иррациональная жажда народных масс к исполнению желаний приводит к распространению мифов, нереализуемых утопий. В своей работе об утопии в истории социальных идей, он пишет о том, что идеи заставляют людей совершать революционные действия, что взрыв обычно был вызван «эстатически-оргаистической энергией». Не идеи заставляли в периоды крестьянских войн совершать действия, направленные на уничтожение существующего порядка. Он говорит о том, что корни этих разрушительных действий лежат в гораздо более глубинных жизненных пластах и глухих сферах душевных переживаний. Часто это связано с верой в то, что тысячелетнее царство праведников наступит сейчас и здесь. По Мангейму, дальнейшая эволюция массового общества пойдет либо по пути развития свободы, либо по пути тирании и деспотии.
Для Ясперса «массовое общество» выступает как болезнь нашего века, а сама масса как род существования и разложения человеческого бытия. Если народ расчленен и упорядочен, осознает себя в образе жизни, традициях, определенном способе мышления, то масса, наоборот, нерасчленена, одноформенна и количественна, не обладает самосознанием, беспочвенна и пуста. Ей недоступно чувство ответственности. В век небывалого развития техники с ее требованием технологической дисциплины происходит всеобщая стандартизация всех сфер общественной жизни, «человек исчезает в массе», он автоматически жужжит в такт огромной машинерии. В 1931 г. Ясперс пишет о том, что мир попадает в руки посредственностей. Господство посредственностей и есть господство массы, власть которой наиболее эффективна в организации. Она не выносит никакой самостоятельности, «растаптывает, — пишет он в „Духовной ситуации времени“, — все одаренное и культивирует людей, похожих на муравьев». Выполнять какую-либо функцию, которая служит массе, выступает как необходимость в жизни любого индивида, если он не хочет стать жертвой деспотизма масс. Господство масс неразрывно связано с господством бюрократии, деятельность которой стала тотальной. Отсюда и вывод Ясперса — «массовое общество» неизбежно порождает тоталитарный режим с его «стадным существованием». Уже в послевоенное время в работе «Куда движется ФРГ» он выражает тревогу по поводу того, что в результате возрастающего манипулирования сознанием масс они находятся в состоянии пассивности «под влиянием своих привычек, эмоций, своих случайных, непроверенных мнений». В «Смысле и назначении истории», написанной после войны, Ясперс говорит о том, что «массы возникают там, где люди лишены своего подлинного лица, корней и почвы, где они стали управляемыми и взаимозаменяемыми. Все это произошло в результате технического развития и достигает все большей интенсивности в следующих своих признаках: сузившийся горизонт… принудительный, бессмысленный труд, развлечение как заполнение досуга, жизнь как постоянная нервная взвинченность…»[134]. Он пишет, что основа жизни охвачена стремлением вернуться к мифологической опоре, создавать новые мифы, мыслить при помощи мифа. Человек оказывается вынужденным бороться с внедренными в него самого демонами и не в силах справиться с этим.
Участие широких масс в социальных столкновениях начала XX в. определенным образом трактуется и в социологии этого времени. Так Дюркгейм, хорошо знавший труды Лебона и Тарда, писал, что люди, оказавшись в массе, согласуют свои чувства и представления, как бы выходя из своих «ментальных ячеек»[135]. Они объединены одержимостью, которая придает им новые силы. На неподконтрольной эмоциональной основе возникает механизм объединения людей в массы. По Дюркгейму, это вполне нормальное явление, это функционирование элементарного механизма общественной жизни. Массы, считает он, способны на интеллектуальное, религиозное творчество. В архаическом обществе, в котором индивидуальное сознание растворялось в коллективном, ведущая роль принадлежала именно коллективным представлениям. Они передаются из поколения в поколение, сохраняясь в памяти, языке, народном искусстве. В развитых обществах коллективное сознание составляет основу солидарности, сплоченности общества. Это нечто совершенно иное, чем частное сознание. Под воздействием коллективных чувств оживают страсти, усиливаются ощущения и человек преображается, преображая мир вокруг себя. Дюркгейм говорит об одержимости, экзальтации собранных воедино людей, которые удесятеряют их энергию. И в наибольшей степени это подтверждают религиозные верования. В своей работе «Элементарные чувства религиозных верований» он пишет о том, что среди собравшихся вместе людей как бы проходит электрический разряд, который и доводит их до чувства экзальтации. «Любое выраженное чувство без сопротивления воспринимается всем сознанием». Страсти принимают такую интенсивность, что они часто разрешаются или в проявлениях нечеловеческого героизма, или кровавой жестокости. Он напоминает о крестовых походах, о Французской революции, когда «умеренный буржуа превращался то в героя, то в палача.» Общая вера, по Дюркгейму, существовавшая в примитивных обществах, восстанавливается очень часто в жизни любого общества и торжествует над частными сомнениями.
Говоря о существующей между лидером и группой связи, он обращает внимание на то, что не только лидер воздействует на группу, но и группа на лидера. И вообще, поведение толпы для него не патологическое, а нормальное состояние.
Исследования проблемы масс, толпы неизбежно приводит к постановке вопроса о роли и месте вождя, лидера масс. Эта проблема не нова для всей социально-политической философии. Исследуя
