словосочетания, очень похожие на ругательства. Но Никита Сергеевич не унывал — советский лидер был твердо уверен в том, что все равно его слушать никто не будет, он также не забывал и о том, что из Главного управления разведки ему сообщили о готовившемся публичном оскорблении советского лидера в Нью-Йорке.
«Як хватили, — думал Хрущев. — Оскорблять меня! Я им покажу «Кузькину мать»! Гхады! Проклятые капиталисты! Ишь че удумали?!»
Постепенно Хрущев пришел в состояние бешенства. Решив, что дальше работать бесполезно, он открыл бутылку виски и, прямо из горлышка, выпил добрую ее часть.
В это время в дверь постучали и в кабинет Первого вошел Леонид Ильич.
— Никита Сергеевич, — сказал он, протягивая Первому мятую бумажку, — шифровка от Штирлица из Нью-Йорка.
— Якая еще там шифровка? — удивился Хрущев.
— От Штирлица.
— От якакого еще там Штирлица?
— От полковника Исаева, — поправил Брежнев.
— Ах, да! Цэ по поводу новохо задания!
Прочитав шифровку, Хрущев взревел, и так как рядом никого больше не было, решил спустить свой гнев на Брежнева, чего тот, естественно, не ожидал и был сильно удивлен тем обстоятельством, что получил смачный удар в физиономию, в область, чуть правее левого глаза.
— Ой! — вскрикнул Брежнев. — За что же, батенька, вы меня так?
Никита Сергеевич не ответил и влепил охающему Брежневу мощную пощечину.
Леонид Ильич не выдержал и метким ударом в челюсть свалил Первого на пол, оставив его лежать в таком состоянии до того момента, пока тот не очухался.
— Простите, Леонид Ильич, нервы!
— Нервы! Нервы! У всех — нервы! Но нельзя же, милый мой, так!
— Конечно же нельзя! Но вы послушайте, чехо вин пишет! «Пришлите ящик тушенки», так как «здешняя», видите ли, «противна»!
— Что же здесь непонятного? Человек хочет есть!
— Вы так думаете? — удивился Хрущев.
— Конечно. Империалистические продукты надоели советскому человеку и он тянется к простой, понятной пище!
— Хорошо! Вышлите ему этот ящик! Бог с ним! Но при чем здесь Борман? Мы же ему дали задание выяснить, кто намеревается меня оскорбить?
— Штирлиц — умный человек. Если он просит сообщить ему о местонахождении Бормана, значит последний замешан в деле, — глубокомысленно изрек Брежнев.
— Вот оно что? — удивился Хрущев.
— Вот оно что! Вот оно что! Заладили! Бормана искать надо!
— Бормана? — переспросил Никита Сергеевич. — Но кто такой Борман?
— Вы тупеете на глазах, дорогой мой человек! Борман — это Борман!
— Ах, да! — вспомнил Хрущев.
— Ах, да! Ах, да! — передразнил Брежнев. — Какие будут указания?
— Какие указания? Какие указания… Найдите этого, как его… Бормана!
— Это все?
— Все!
— Гениально!
— Послушайте, товарищ Брежнев, хватит паясничать! — заорал Хрущев.
— Слушай-ка ты, кукурузная свиноматка, прекрати на меня орать!
— Чавось? Чехо ты сказал?
— Заткни пасть!
— Свою заткни!
И тут нервы Хрущева, и так расшатанные нелепой шифровкой, не выдержали. Хрущев вцепился обеими руками в горло будущего Генерального секретаря. Но Брежнев был парень крепкий и, четким ударом по почкам, заставил Никиту Сергеевича взвыть:
— Я тебе покажу «Кузькину мать»!
Но дать ответный удар Никита Сергеевич уже не мог. Он упал к ногам Брежнева и уснул.
Леонид Ильич плюнул на распластанное тело и тихо вышел из кабинета, отправившись выполнять указания Первого.
А за окном шел дождь и Юрий Гагарин.
ГЛАВА 4. ПОБЕГ
Мартину Рейхстаговичу приснился ужасный сон. Как будто он купался в молочных реках старой доброй Германии, а за ним следила притаившаяся в кустах Ева Браун, пытаясь пристрелить его из снайперской винтовки. В момент выстрела Борман проснулся… После этого отвратительного сна рейхсляйтер почувствовал себя довольно скверно. К тому же, ему не давал покоя синяк под правым глазом, доставшийся от Наполеона во время традиционной очереди в сортир. Кроме этого, покой Бормана нарушала задница, истыканная уколами со всевозможными успокаивающими средствами. Зад у Бормана болел, но это обстоятельство, мешавшее ему спать на спине, было лишь маленькой долей тех больших неприятностей, которые он мог бы приобрести, если бы его побег не удался. План побега был, как и все гениальное, до безумия прост. Борман должен был заманить в сортир главного врача, где его поджидал бы Рузвельт с кирпичом. Все было бы хорошо, если бы Борман не узнал от того же главного врача о том, что было сделано с парнем, называющим себя «Трижды Герой Мира», который пытался совершить побег, но безуспешно. Парня поймали на Курском вокзале, когда объявившийся «Трижды Герой Мира» пытался требовать от милиционера свои ордена, якобы украденные у него неким перуанским шпионом. Но представитель власти оказался далеко не глупым человеком и воспринял все всерьез, в результате чего «Герой Мира» очутился в том же заведении, откуда бежал. Здесь ему были оказаны почести, соответствующие его положению. Он был отправлен в лазарет, где ему каждый час вводили в заднюю часть тела дистиллированную воду, посредством шприца и длинной иголки.
Думая о своем заде, Борман, как бы мысленно, чувствовал зад этого парня. Это Мартина Рейхстаговича очень сильно беспокоило. Однако, мысль о побеге не покидала его, тем более, что некий старик из второй палаты, называющий себя Уинстоном Черчилем, пообещал устроить над Борманом суд и привести в исполнение приговор, который уже заранее был вынесен — двадцать пять ударов в нижнюю челюсть, посредством, специально приготовленного для этой экзекуции, кастета. Кастетов же Борман не любил.
Поздно ночью, когда обитателям дурдома снился семнадцатый сон из одного достаточно известного сериала о советском шпионе, Мартин Рейхстагович решился на побег. Он давно думал над планом Рузвельта — план был хорош, но Рузвельта не хотелось брать с собой. И поэтому, Борман приготовил новый план побега.
Ночью, ударом ноги вышибается окно в процедурном кабинете и через него готовится выход во двор, посредством мощнейшего удара по стальной решетке, прикрепленной к окну.
Окно находилось на четвертом этаже. Это долго смущало мелкого пакостника, так как он с детства боялся высоты. Но после долгих размышлений, он нашел выход — из пододеяльника, простыни и наволочки должна быть скручена неплохая веревка.
Дул холодный московский ветер, его порывы достигали стальных прутьев решетки, издавая таинственный свист, который будоражил мелкого пакостника, рождая в нем чувство страха. Но страх предстоящей экзекуции был несоизмеримо больше и поэтому, Борман решился идти напролом.
— Сейчас или никогда! — прошептал он и ударил табуреткой по голове невинного санитара так, что тот не успел даже ойкнуть.
