Суслов, сидевший рядом с Первым, противно чмокал губами и внимательно перечитывал засаленные листки бумаги.
«Не замышляет ли этот гений сапога и гороха против меня какую-нибудь пакость! — c ужасом подумал Хрущев и легко, ради проверки, врезал своему ближайшему соратнику по челюсти.
— Суслов, твою мать! Ты енто о чем думаешь?
— О вашем докладе в ООН, Никиточка Серге-е-е-ич!
— О моем докладе?
— Угу!
— Ну, и что же ты там, смерд, надумал?
— А ничего… Так… кое-какие замечания… вообще-то все нормально, есть слог, стиль, другие подобные штучки…
— Шож тебе еще, псина, надо?
— Никиш, а ты не обзывайся! Че обзываешься-то? Вот ты пишешь «вжопу вас всех без хрена с палочкой…» или «А на срать я хотел на весь ваш империализм…»
— Ну…
— Баранку гну! Тупак безграмотный! «В жопу» пишется раздельно, а «насрать» — вместе!
— А пошел ты! — зевнул Хрущев и лениво отвел взгляд к окну.
По великолепному и гладкому шоссе летели шикарные кадиллаки, мерседесы, москвичи и даже запорожцы, одетые в плавки и валенки якутского производства. Вместе с ними довольно быстро двигался и бронированный «запорожец» советского правительства, управляемый лиловым негром в белых перчатках.
Никита Сергеевич немного позавидовал этой веселой стране, увидев такое обилие шикарных машин, и впал в уныние, но вспомнив, что сегодня он им задаст «жару», пришел в свое обычное состояние. Шофер — лиловый негр в белых перчатках непринужденно вел бронированный «Запорожец» к Белому дому, туда, где Хрущева должны встретить так, как этого заслуживает особа такого ранга, как глава правительства Великого Совдепа. Этот факт Хрущева на минуту развеселил, но посмотрев на угрюмого Суслова и на грузного лилового негра, товарищ Первый снова впал в уныние и скуку.
«Эх, Федя, Федя! Ну разве ж можно так шутить! — подумал Хрущев. — Ну, неужели для этого мы тебя засылали на Кубу?»
— А что, Штирлиц встречался с Федькой-то? — спросил Никита Сергеевич у Суслова.
— А как же, благодаря Федору Макаровичу и была отправлена вся верхушка Третьего Рейха в места, не столь отдаленные; Штирлиц руководил этим делом, Федька помогал.
— А теперь позорит нас на весь мир.
— Это вы про колбасу?
— А про что же еще то? Про ее родимую!
— Не знаю, как можно спутать колбасу с калом?
— А какая колбаса то была? — Никита Сергеевич вытер свою потную лысину замасленной рубашкой Суслова.
— «Останкинская». Зажрались! А помните, когда мы послали… дай бог памяти, четыре года назад, Шампанское в Англию? Что они нам сказали?
— Ну, чего? Не помню я!
— Як же ты не помнишь, Никита?
— А-а! — рассмеялся Хрущев. — Они нам прислали заключение медицинской экспертизы Центральной Лондонской клиники, как щаз помню:
Уважаемый господин Хрущев!
Вашу мочу мы подвергли тщательному анализу. Все в норме. Сахара нет, белков нет!
— А ты говоришь — колбаса! Над нами весь мир ржет! Придурок ты! — Суслов не на шутку рассвирепел.
— Это кто — придурок?! Ты кому такие вещи говоришь?
— Тебе, тварь!
— Ну ты, фраер, заткнись, щас как дам больно!
— Господа, — на чистом русском языке проговорил шофер. — На вас же люди смотрят!
И действительно, по обеим сторонам автомобильной магистрали толпились любопытные американцы с цветами, Пепси-колой, сосисками, сардельками, тушенками, очаровательными проститутками и кубинскими сигарами.
У Хрущева засверкали глаза, когда он увидел транспаранты алого цвета с надписью:
Товарищи, через двадцать лет наше поколение будет жить при коммунизме!
Догоним и перегоним Америку!
— Сусликов, твою мать! Я не пойму, мы где: в Нью-Йорке, в Москве или еще где?!
— В Штатах мы, в них родимых. Просто эти проклятые капиталисты нашего языка не знают, вот и вывесили КПСС знает что.
— Издеваются, — пробурчал Хрущев.
— Что по этому поводу скажет Кальтенбруннер! — неожиданно для себя и для Хрущева сказал Суслов.
— Чего?! — хором прокричали Хрущев и лиловый негр.
— Ой, простите, товарищ Первый секретарь. Это у меня так… просто вылетело, сам не знаю, почему. Наверное, все из-за Штирлица! — и Суслов мирно потупил глазки.
— Смотри у меня, харя! Давно сортир не драил? — Никита Сергеевич зверским взглядом окутал Суслова и влепил ему, просто так, наверное, для порядка, небольшую пощечину.
Суслов расплакался. Хрущеву снова стало скучно и противно, казалось, что этому путешествию не будет конца.
«Ну, Федька, смотри у меня! Я умею сажать не только кукурузу! Я найду на тебя управу!» — Никита Сергеевич еще раз вытер свою лысину и мельком плюнул в морду Суслову, который удивился этому необычайно и заплакал сильнее.
— Плачь, плачь, срачная задница, Нью-Йорк слезам не верит! Эти сытые хари еще будут возносить меня на самые высокие пьедесталы! Я буду учить их строить социализм! — Хрущев посмотрел в окно и наивно заулыбался. Толпа скучных американцев не заметила его улыбки и продолжала с удивительным бесстрастием пожирать сардельки. — Сусликов, твою мать! А выпустили ли почтовую марку с моей xa… физиономией, в честь моего приезда в Штаты?
— Выпустили, выпустили, — заплаканным голосом сказал Суслов.
— Ну и что же?
— «Ну и что же?» — передразнил Суслов.
— Ты чо дразнися? А?! Я тэбе спрашиваю, берут марки-то?
— Не-а!
— Чавось?
— Нет, говорю тебе, не берут! На хрена им, Никита, нужны твои марки! Их и приклеить то никуда нельзя!
— А шо ж, трудно сробить шо ли? Харькни, да клеи себе, на здоровье, хоть на задницу.
— Да плюют то не туда, куда надо…
Хрущев надолго задумался, пытаясь понять, куда это плюют на марку так, что ее невозможно приклеить и почему она из-за этого никому не нужна. «Не понятно, — подумал Хрущев. — Надо спросить у Штирлица. Но что бы по этому поводу скажет Кальтенбруннер? Стоп! Какой еще там Кальтенбруннер? Причем здесь он? И вообще, кто он такой?!»
— А кто такой Кальтенбруннер? — поинтересовался Никита Сергеевич.
— А бог его знает! — сказал приглушенный голос из багажника.
— Кто это? — хором спросили Хрущев и Суслов.
— Так это же я, Пельше.
— Пельше, твою мать, ты чего там делаешь? Полезай сюды! Ты то мне как раз и нужен. Шофер, останови машину! Эй вы, там, оглохли, что ли? Stop car! Stop! I sad, чувырло!
