мечом-улыбкой наперевес и вывел к свету. Одновременно юноша-ровесник и взрослый самостоятельный мужчина. «Дети матерей-шуриа очень быстро перестают быть маленькими несмышленышами», – сказал он однажды и посмотрел куда-то в сторону заката с такой тоской, что у Мирари слезы на глаза навернулись. Оказывается, можно скучать и по матери, оказывается, не все женщины на свете – равнодушные к детской любви статуи. Надо же!
Скоро Рамман приедет в Амалер. Этой мыслью девушка жила весь март и апрель, обкатывая каждое слово, которое скажет графу Янамари, словно морская волна камушек до гладкости яичной скорлупы, до блеска. Дольше держать в себе чувства Мирари не могла. Скоро, совсем скоро начнется война, а на войне случиться может всякое. Пусть знает. А вдруг…
Девушка крепко зажмурилась и сжала кулачки, чтобы не спугнуть удачу. Никакой молодой человек не будет так добр и заботлив с такой непривлекательной девицей, никогда не выделит ее среди других, если только сам не увлечен. Всегда сторонившаяся зеркал, невзрачная, худенькая, глазастая Мирари теперь задерживалась возле них, с радостью находя в себе пусть маленькие, но достоинства, которые вполне под силу заметить такому мужчине, как Рамман Янамари. И оттенок волос хоть и воробьиный, но немного серебристый, и нос классической формы, а белесые ресницы, если присмотреться – длины необыкновенной. А пальцы-то! Тоненькие, ровненькие и вовсе не как у цапли.
Миледи теперь далеко, и ей не до судьбы дочки, а отец, так сильно благоволящий юному графу, не станет возражать против помолвки. Не исключено, что милорд Эск будет рад породниться с Янамари. А став невестой, Мирари смогла бы сшить Рамману рубашку, какую давно хотела. Тщательно подобранные узоры для вышивки, шелковые нитки и самые тонкие иголки только и дожидались своего часа.
– Ах, вот вы где!
Не стой девушка на коленях, она бы на месте подпрыгнула от неожиданности. Вознося хвалы… Отец запретил даже думать о Предвечном, поэтому Мирари благодарила кого-то Доброго и Милосердного, сделавшего так, чтобы Он приехал раньше!
Судя по высоким сапогам, Рамман только и успел, что оставить лошадь груму, прежде чем отправился на поиски княжны. И нашел ее в саду.
– Вы уже земледельничаете, Мирари? Не рано ли?
И помог девушке встать.
– Для гороха даже поздно. Здравствуй, Рамман.
– Я соскучился, Мирари, – улыбнулся он. – Ты правильно делаешь, что пользуешься тряпичными перчатками.
– Сама сшила. Правда прелесть?
– Это ты – прелесть!
По правде говоря, в крестьянской широкополой шляпе, огромном рабочем переднике и грязных перчатках девушка выглядела скорее забавной, чем прелестной. Но, если Рамман так считает, значит, все правильно.
– А что я тебе привез? – лукаво подмигнул молодой человек, похлопывая себя по карману сюртука. – Ни за что не догадаешься.
Эта игра забавляла обоих в равной степени. Мирари так искренне, так сердечно радовалась каждой безделушке, что сияние ее глаз, наверное, у самого жуткого скряги вызвало бы острейшее желание дарить подарки.
– Это игрушка?
– Нет!
– Книга?
– Не-е-ет.
– Сладости?
– Не угадала.
– Украшение?
– Ну-у-у… Не совсем…
– Рамман! Так не честно, – заскулила девушка жалобно. – Я умру от любопытства.
– Я закопаю тебя прямо здесь, в саду, и сверху посажу розовый куст.
– Никто и не заметит, – вздохнула Мирари.
– Неправда! Без тебя солнце сразу погаснет, все цветы завянут, а деревья засохнут, – не менее серьезно сказал Рамман и достал замшевый мешочек. А в нем…
Княжна ахнула от восторга. Часики, маленькие карманные часики, серебряные, на цепочке.
– Контрабандные, – прошептал граф. – Из Идбера. Ни у кого таких нет и еще долго не будет. Только у тебя.
Пискнув что-то невнятное, девушка порывисто обняла Раммана за шею и звонко неумело чмокнула в губы. Сама испугалась своей смелости, но не отпрянула, а медленно отстранилась, сияя огромными блюдцами глаз цвета старого золота.
– Я тебя люблю, Рамман. Ты – замечательный. Спасибо!
Молодой человек рассмеялся:
– Я тоже очень люблю тебя, Мирари. И тебя, и Сину – моих милых маленьких сестричек. Ты только не выдай меня Сине, но я привез ей телескоп.
– Сестричек? – тихо спросила княжна.
– Конечно. Всегда хотел, чтобы у меня были сестры. Две славные, умные, добрые сестрички.
Весело так сказал, совершенно беззаботно, при этом солнечно улыбаясь.
И хотя сравнивать такое разочарование с помрачнение небес сущая банальность, но для Мирари вдруг померк свет, будто солнце внезапно потухло. Оставалось только надеяться, что до Раммана не дойдет истинный смысл ее признания и на лице удержится невозмутимая улыбка. Иначе хоть головой вниз со скалы в море от стыда.
Рамман ни в чем не виноват, она сама… сама себя наказала. Осмелившись поверить в то, что дети Аластара Эска имеют право быть счастливыми и любимыми, обрекла себя на мучение. Больше всего юной диллайн хотелось забиться в какой-нибудь темный уголок и сидеть там, не шевелясь, столько, сколько потребуется, чтобы унялась боль и хотя бы немного подсохла свежая рана. Но у княжон Эск нет такого права – просто спрятаться и в тишине оплакать разбитое сердце, они должны с достоинством встречать удары судьбы.
– Сина давно мечтает о таком подарке. Как ты догадался?
Каждое слово Мирари выдавливала из себя насильно.
– Проболталась однажды. А я запомнил. Я ведь очень внимателен к мелочам, знаешь ли.
От этой ответной «понимающей» улыбки у девушки еще долго-долго болело все лицо, будто обожженное на злом весеннем солнце.
Но это сущие мелочи. Те самые, к которым так «внимателен» Рамман Янамари. Это мелочи…
Грэйн и Удаз
– Ну вот, – эрна Кэдвен отложила газету, откинулась на спинку стула и отпила крохотный глоточек остывшей кадфы. – Пора тебе умирать, ир-Апэйн.
И прижмурилась на весеннее солнце, дробящееся в серо-зеленой ряби канала. От воды несло тиной, рыбьими кишками и почему-то углем. Майская Индара, стольный город Свободной Республики Эббо, цвела, пела, грохотала и орала на перекрестках пронзительными голосами мальчишек-газетчиков: «…вероломное нападение!!! Стая бешеных ролфи вырезала мирный город!!! Кровавая баня в Левенезе!!! Один лейд, всего один лейд, сударь! Кровавая баня в мирном Левенезе! Граф Лираен растерзан стаей бешеных ролфи!!! Синтаф на пороге войны!!!»
Синтаф на пороге войны. Не Идбер, а Синтаф. Во всяком случае, именно так писали в газетах, а обыватели во все времена склонны доверять печатному слову. И ни писка, ни шепоточка не просочилось на пачкающие руки свежей краской желтоватые страницы индарских газет (а в прогрессивном Эббо
