Что он там еще говорил? Что-то говорил. И довольно долго, воодушевившись. Вадим ждал только минуты, когда можно будет уйти.
Из редакции он выскочил как из парной: воздуха, воздуха!
Он был оскорблен. Он смеялся. Родине нужны герои! А если ты не герой, то можешь заткнуться и никто о тебе знать не должен.
«Все! Хватит с меня, — твердил он. — Да, второй раз захотел сделать доброе дело, а они за это бьют. Все, хватит!»
Он пересек городской центр, спустился к Дону, на катере переправился на противоположную сторону. Был конец августа, купальный сезон кончился, на городском пляже было пусто. Он сел на песок, успокоился, задумался. Все как-то вытянулось далеко вперед, в будущее. Ответы — там! А пока надо жить. И как жить — совершенно непонятно.
Какой-то звон мешал ему думать. Он глянул вокруг. Неподалеку от берега держалась на якоре баржа. На корме баржи стоял большой деревянный ящик с дверью из фанеры, с двумя окошками, завешенными белыми, из марли, занавесками. Вокруг домика-ящика бегала небольшая рыжая собака и азартно, непрерывно гавкала, занавески в окошках шевелились, оттуда показывались детские головы, одна белая, две темных. Дети визжали от удовольствия, собака азартно лаяла, и Вадим поразился. Ведь это жизнь! Он, сидящий на берегу со своей печалью, — жизнь. И дети, живущие на барже в домике-ящике, играющие с собакой, — тоже жизнь.
Вадим засмеялся. Удивительная штука жизнь! Вот и ответ. Уродливая, уродливое… Занавески из марли — уродливое? Может быть. Хотя скорее убогое. Но детям нет до этого дела, они играют с собакой и, прячась за этими самыми занавесками, визжат от удовольствия. И его, Вадима, только что хотели убить, а он жив, а он ни одному слову того чужака не поверил. И из этого (что не поверил) обязательно что-то должно получиться.
* * *
Ему надо было ехать на завод и работать во второй смене. Вместо этого он отправился искать старого друга Волчка.
Волчок в начале лета бросил ларек вторсырья и шабашничал. Всюду люди строились. Он сделал штукатурку в одном доме, в другом — и пошли люди звать.
Волчок звал и Вадима с собой:
— Брось этот завод! По часам приходи, уходи. Ты каменщик, я штукатур — ты меня кирпичи класть научишь, я тебя стены и потолки гладить. Работу найдем. Во всяком случае с апреля по ноябрь без дела не останемся. И со мной за неделю будешь иметь больше, чем на заводе за месяц.
Волчка Вадим нашел на самой окраине города, еще мало застроенной. Волчок и мужичок Иван, сосед Волчковых, штукатурили в небольшом кирпичном доме. Волчок Вадиму обрадовался.
— Ну, молодец! У нас сегодня расчет. Загудим… Слушай, проем надо заложить кирпичом, а я потом заштукатурю. Переодевайся. Вон штаны старые, рубашка. Иван кирпич поднесет и раствор сделает.
Скоро Вадим работал, рассказывал, откуда идет. Услышав, что, по мнению редактора, писать о красногородских пацанах можно разве что для членов правительства, мол, посмотрите, что делается, надо туда милицию, общественность, Волчок взревел:
— Ах ты гад!
— …Но у правительства, говорит, нет денег. До каждого оно дойти пока не может, борется с самым злостным, — продолжал Вадим.
— Паскуда! И у тебя хватило терпения не врезать ему между глаз чернильницей?.. Милицию, общественность. И все за деньги? Или как понимать? Сначала бесплатно общественность, потом за деньги милицию?.. Говорил я тебе, ничего не получится? Мент твой редактор! Вот если бы ты всех нас в Павликов Морозовых превратил, тогда бы он тебя напечатал.
Вадим быстро заложил стенку, и силы вдруг оставили его. Вышел во двор, сел на гору досок. Поселок строится, неподалеку начиналась лесопосадка, бесконечные колхозные поля. Вспомнилось, что прошел ровно год, как он вернулся домой. Каким-то рядом нелепостей показался этот год. Учился на сварщика, выгадывал каждую минуту, чтобы писать. Зачем это было? Чтобы появился нелепый со 'своими улыбками, словами и жестами редактор?..
Подошел Волчок, засмеялся.
— Чего ты… Все пройдет.
Около шести вечера пришел хозяин и заставил Волчка и Ивана кое-что переделать.
Исправляя свои грехи, Волчок и Иван обильно потели, злились. Закончили уже в сумерках. Пока мылись, поливая друг друга во дворе из ведра, переодевались, хозяин из ящиков соорудил стол, выставил две бутылки водки, колбасу, помидоры, хлеб. Он был доволен.
— Молодцы, ребята. Быстро, качественно. Немножко я вас помучил, да ведь мне в нем жить.
— Работы не боимся: мы от нее — она к нам, — сказал Иван.
— Специалисты всесоюзного масштаба! Хозяева плачут, а зовут, — сказал Волчок.
— Молодцы, молодцы… — подтвердил хозяин. — Дорого берете, но не дороже других. Я ваш адрес возьму, здесь еще кой-кому надо будет.
— Мы и кирпичную кладку теперь можем, — глядя на Вадима, весело сказал Волчок.
— Не-е-е… — сказал Вадим.
Хозяин был не из рабочих — школьный учитель, завуч. Выпив, он еще больше подобрел, стал рассказывать о школе, о детях. Ему, видно, хотелось показать, что он тоже в своем деле специалист. Однако в сырой темноте, среди обломков строительства было не очень-то уютно. Оставив хозяина что-то убирать и прятать, друзья вышли на дорогу, сели в автобус и поехали в центр города «гудеть».
* * *
Это и было начало их праздника. Так потом повторялось десятки раз.
В одном ресторане мест не было, в другом, третьем… В четвертом, наконец, они имелись. Но официантка, толстая, спесивая, обслуживать отказалась. Волчок крупными шагами решительно направился к метрдотелю, будто выросший, очень внушительный, принялся тому что-то говорить. Метрдотель подозвал толстую официантку, потом другую, нормальную. Нормальная посадила их за свободный стол, скоро принесла водки, шампанского, антрекоты. Волчок был разгорячен:
— Вот что такой можно сделать? Башку скрутить и больше ничего! Метрдотель ей одно, а она сама начальство — бригадирша. Не хочу этих обслуживать, пусть куда хотят катятся, и все! Жирная ты, говорю, свинья. Думаете, ее задело? Свинья случается раз в год, а я каждый день — вот что она мне ответила. И пошла. В том лишь твое и отличие, еле додумался крикнуть ей вслед. А ей это до лампочки, она свое сказала. Вадим, чего ты хочешь? Там редактор, здесь бригадирша. А ты какой-то жалостливый, тебе надо, чтобы все умными, честными были.
Вадим слышал и не слышал. Русский кабак способен заглушить какую хочешь тоску. Говорить людям давным-давно не о чем. В кабак приходят напиться и раствориться, чтобы в конце концов не слышать, не видеть и не понимать.
Когда в ресторане потушили верхний свет, они взяли бутылку шампанского, стакан, пошли в сквер около Старого базара, сели на лавочку, мужичок Иван, еще в ресторане спавший за столом, лег на краю лавки и захрапел.
— Я гордый, — бормотал Волчок. — Мать хотела в торговлю затолкать — не могу, противно…
— Я тоже гордый, тоже многого не могу, — вторил ему Вадим.
— Но как снискать хлеб насущный, как добыть радостей для души и тела?.. Как это сделать, чтобы кого-то не задеть, не отмутузить?..
— Как?
— Никак! Хоть что хочешь, а приходится одному прямо в зубы, другому подзатыльник…
Перестали ходить трамваи, обезлюдели улицы. Один свет фонарей остался на теплых тихих улицах. Иногда появлялся наполовину протрезвевший жених, подходил, просил закурить и исчезал. Некоторое время слева, около партшколы, гудела поливальная машина. Перед машиной шел человек в резиновых сапогах и блестящем мокром фартуке и струей из шланга мыл тротуар.
Вдруг Волчок сказал:
— Кто из нас первый умрет?
