Три дня добирались Вадим с Наденькой до моря.
Он поверил парням, что можно ехать до Краснодара, и решил не терять времени даром. Однако через каждые двадцать пять — тридцать километров проволочка перетиралась и надо было драгоценный кусочек вновь подвязывать. Лишь сотню километров удалось одолеть в первый день, как наступили сумерки, заглохший мотоцикл Вадим втащил в лесопосадку. Палатку ставить он не умел. Нагреб травы, листьев, положил на них палатку. Поужинали Наденькиными припасами. Как это ни странно, оба впервые, если не считать ушедшее в далекое прошлое войны, ночевали под открытым небом. Дико было в обступившей со всех сторон темноте. Спалось плохо. Из двух байковых одеял они одно подстелили под себя, вторым накрылись. Однако кончался август, ночь холодала и холодала, пришлось вытащить из-под себя одеяло, пришлось натянуть на себя всю имевшуюся одежду. Вдруг посреди ночи услышали, как кто-то идет прямо на них, громко шурша листьями. Оба разом сели. Кто-то свернул в сторону, и шум затих.
— Да это зверек! Еж, может быть…
— Поехали-ка завтра домой, — тихонько сказала Надя.
— Ни за что! Я о путешествиях с десяти лет мечтаю. Завтра вернемся в Кущевку, отремонтируемся и до моря все равно доберемся.
На следующий день прибавилась новая поломка — порвался тросик сцепления. Кое-как вернулись в Кущевку. Опять повезло — довольно быстро отремонтировались. Мотоцикл больше не ломался, но дорога до Краснодара, построенная руками наших военнопленных при немцах, была вся в выбоинах, навстречу дул ураганный знойный ветер, мотоцикл при таком сопротивлении был слаб для двоих, мотор перегревался, через каждые двадцать километров приходилось останавливаться. Лишь в полдень третьего дня пересекли Новороссийск и на двадцать третьем километре в сторону Сочи увидели справа ущелье, там несколько палаток, мотоциклы, автомобили. Спустились в этот дикий лагерь, вдоль ручья прошли по тропинке к морю, и, когда остановились на невысокой плоской скале, он от избытка чувств схватил здоровенную корягу и швырнул вниз.
— А если там люди? — сказала Наденька.
Он страшно испугался, подбежал к краю скалы. В тени скалы и правда сидели люди и удивленно смотрели вверх.
Вечером в долгу не осталась подруга. Он разобрался с палаткой, съездил в село Кабардинку и купил еды и вина, разжег костер на берегу ручья. Наступил тихий теплый вечер. Дикари ужинали, вокруг была благодать. Чего бы, казалось, еще? Так нет. Наденька, выпив стакан вина, принялась упрекать.
— Что ты со мной наделал? Посмотри, какие у меня коленки красные. А нос! А лоб! Вся шкура теперь слезет: на кого я буду похожа?
Наступила ночь, вокруг летали светящиеся жучки. Вдруг ее понесло через кусты к морю. Выбежали на узкую полосу между скалами и водой, и она куда-то спряталась. Он заглядывал в разные щели, громко звал. Наденька словно исчезла. Потом он просто сидел на камне. Наконец поднялся уходить. И тогда она вышла, рядом совсем таилась.
* * *
Он в первый раз был на теплом море. Ему нравилось все — горы, заросли, воздух, больше всего море, какое оно чистое и голубое. Она была на море не в первый раз, она беспрестанно капризничала. Все ставилось ему з упрек — дорога, палатка, твердое ложе, обилие водорослей и каменистое дно на диком пляже, даже вода в ручье, которую там, наверху, мог кто-нибудь испортить, но ручей вытекал из непролазных дебрей, никого там быть не могло, разве какая зверушка.
Первое утро у моря было прохладное, небо в тучах, упало несколько крупных капель. Но часов в десять прояснилось и сразу сильно припекло солнце.
— Ну, смотри, как все оживилось. День будет замечательный. Отдохнем здесь сегодня и завтра поедем дальше. По утрам и вечерами будем ехать, а днем купаться и загорать где нам понравится…
— Сам будешь купаться и загорать. А меня отвези в Новороссийск, посади на поезд.
— Ну что мне с тобой делать? Всю жизнь мечтал о таком путешествии, и пожалуйста! Нет, дорогая, в поезд ты сядешь сама. Сейчас тебе такое устрою — всю жизнь будешь раскаиваться.
Он бросился в море, миновал где ползком, где вплавь заросшую водорослями гряду подводных камней и, ощущая себя все более мощным и свободным, стал уходить от берега. Пока, оглядываясь назад, различал фигурки людей, было не по себе. Потом, когда позади все слилось, расстояние перестало его волновать. И про распри с Наденькой он забыл. Он был наконец свободен. В конце концов мотоцикл и все с «им связанное нужно было для того, чтобы оторваться от быта и слиться с водой, землей, небом — со всей породившей жизнь материей.
Весело было ему плыть и плыть, разрезая головой и плечами воду. Иногда он переворачивался на спину и отдыхал. И снова плыл, и чувствовал, что может так плыть целый день и потом еще ночь. Но все круче вокруг подымались волны, а главное, солнце здесь было какое-то особенное, сквозь воду оно сильно жгло кожу. Пришла мыслишка о солнечном ударе, и назад он плыл в некоторой тревоге. Лишь когда вновь стал различать прибрежную полосу, потом людей на ней, опять сделалось весело.
Наденька одна сидела на камне, повернувшись к нему спиной.
— А где народ? — спросил он.
Она молчала.
— Ты и правда подумала, что я утопился? Будешь знать, как мучить человека.
Было часа два. Хотелось спать. Он пошел в тень той скалы, с которой бросал корягу, и лег. Но тут же на него уселась Наденька.
— А тебе известно, что все уезжают?.. Послезавтра первое сентября, детям в школу.
— Ну и что? Мы завтра с тобой тоже поедем. Ты ведь успокоилась? Я совершенно успокоился.
* * *
Как Вадим и хотел, они спускались ниже и ниже к югу. Докатили до Адлера. Наденькин отпуск кончался, и он посадил ее на поезд.
— Спасибо тебе за все. А теперь надо устраивать свою судьбу. Я ведь тогда замуж не вышла, человек ждет, — прощаясь, рассудительно, с некоторой важностью сказала она.
Едва поезд скрылся, он купил несколько бутылок вина, вернулся на дикий пляж, где они провели два последних дня и стояла их палатка, и смертельно напился.
На следующий день он поехал на озеро Рица. Он спешил, но видел, как ему казалось, почти все. Кавказ был удивительной смесью настоящего и фальши, случайного и векового, богатства и убожества, тесноты и простора. Великолепными были дворцы Гагры и жалким счастье беленьких россиянок, приехавших гульнуть с темнокожими аборигенами. Ему нравилась дорога на Рицу: скалы, поросшие лесом, бешеная скорость Бзыби. Великолепными были окрестности Рицы. Но само озеро… По воде с ревом носились глиссеры, на всех пригодных для строительства площадках: всяческие бюро, рестораны, фото, даже студия звукозаписи. Публика заполняла все щели, а автобусы с новыми туристами подъезжали и подъезжали… Люди выходили, улыбались и, расставив ноги, задирали головы. Старик в шортах, с фотоаппаратом, эдакий энтузиаст отдыха, хочет снять выстроившуюся под елью группу таких же, как он, немолодых и счастливых. Два тридцатилетних мальчика с брюшками, тоже в шортах, смотрят куда-то вверх, на лицах полная безмятежность, и похожи они друг на друга как два барана. Парочка. Она маленькая, толстенькая, он длинный, с покатыми плечами, на голове допотопная твердая соломенная шляпа, да еще наклонился и держит ее за талию.
От Рицы он взял влево, на Сухуми. В Сухуми, сравнительно пустынном, пошел в обезьяний заповедник. Из клетки каким-то образом выскочила серая обезьянка. Она вскарабкалась на крышу своей клетки, посидела и вдруг перелетела на далеко росшее дерево. Вскарабкавшись на верхушку, она перелетела на следующее. Вадим, пораженный ловкостью обезьяны, не утратившей природной силы даже в клетке, подумал, что вот сейчас эта обретшая свободу обезьяна убежит из питомника и будет искать леса своих предков до тех пор, пека не погибнет. Но обезьяна, вдруг оскалившись п страшно заверещав, прыгнула на клетку обезьян другого вида. Что здесь поднялось! «Это я настоящая обезьяна!..» — «Врешь, подлая. Настоящие обезьяны — мы!» — бесновались в клетке два десятка рыжих обезьян, метались по потолку и стенам внутри клетки, пытаясь как-нибудь ухватить, притянуть и разорвать серую обезьянку. И в их глазах Вадим увидел лютую ненависть человекоубийц.
Обезьянка же по земле перебежала к следующей клетке, и там началось то же самое. И туда хлынула
