— Что, слишком?
— Дальше некуда. Люмпены какие-то.
— Так и я о том! Нет ходу вперед — будем пятиться назад. Ты мне нужен, Вадя! Идеи есть.
И продолжал рассказывать:
— Самое веселое — газификация! Ростов — он же в основном трущобный. С улицы дома так себе, а войдешь во двор, там чего только не налеплено, удобства у людей, как один дед сказал, в ведре. Нас встречают чуть ли не хлебом-солью. Все хотят провести газ, чтобы топить не углем, готовить не на керосинке. «Ребята, сделайте получше! Мы отблагодарим, мы помогать будем». Ну ребята и наглеют. Жильцов старые печки ломать заставляют, кирпич чтоб в квартиры сами таскали. «Нам за поломку, за подноску копейки платят». Это, конечно, правда. На газовом объекте мы как раз работаем по нашим расценкам, почти бесплатно: все на виду, больше чем в два раза не припишешь. Но не все жильцы могут ломать свои печи, носить на второй или третий этаж кирпичи. Есть старые, есть больные. А уже вроде как в законе, чтобы нам помогать. А не можешь как все — плати ребятам. Пьянка на газовом с утра до вечера. Как-то переодеваюсь в коридоре и слышу, в квартире мама с десятилетней дочкой разговаривает: «Людочка, а что вчера дяди делали?» — «Ничего, — отвечает деточка. — Ящик вина выпили и на непонятном языке разговаривали». То есть мат да блат. Многие просто боятся. Анекдотов про нас хватает. Не кочегары мы, не плотники, а мы умельцы печники… Яйцо сырое в кладку замуровать. Или гильзу в дымоходе укрепить. Или «свистуна» пустить, чтоб напрямую тепло вылетало. Тепло в доме — первейшая вещь. И «годят» нам, а мы с утра до ночи бухаем, и попробуй на нас жаловаться.
— Хамство свое тешите.
— Ага. Куню и Пупка устроил. Счастливы. Но ведь они совсем не то.
— Я выпить люблю, конечно. Но один раз, чтоб потом по меньшей мере неделю о ней и не слышать.
— Да не пить я тебя зову. Газификация — это ради развлечения. Туда желающих хватает. Мы с тобой на шабашках пропадать будем. В конце месяца для конторы два-три дня поработаем — и достаточно. Одна директорша швейной фабрики смотрит процентовку и говорит: «Что-то вы здесь много написали…» А я ей: «Вы на меня посмотрите. Похож я на человека, который по дешевке работает?» Она засмеялась и подписала. А многие подписывают не читая. Не из своего кармана.
— Неужто в самом деле такой бордель?
— Да! Да!.. Непредставимый. Я ведь тебе не все рассказал. Мы что — мы плохо да какое-то дело делаем. А вот над нами есть уже совсем чистые дармоеды. Мы придаток. Производственное предприятие при Всероссийском добровольном пожарном обществе. Слышал когда-нибудь: ВДПО. Благотворительное общество, советская филантропия. Добровольцы на окладах. Организационно-массовой работой занимаются, добровольные пожарные дружины организуют, агитацию всякую проводят. Работа их существует только на бумаге — писать бумаги и отписки и есть их работа. Занимаются этим отставники, даже генерал у нас один есть, заместителем председателя числится. Та еще система! Мы при них, деньгами их обеспечиваем, потому что, как писала «Советская Россия», членских взносов этого общества не хватило бы не только на оклады, но даже на форменное пальто самому председателю. Они при управлении пожарной охраны, а пожарная охрана подчиняется министерству внутренних дел. Лестница! Причем могущественная.
— Ну и что из этого?
— А то что наша шарага маленькая — ширма, числится в ней, по моим подсчетам, народу в два раза больше, чем работает. В день платежа нам, работягам, раньше пяти в конторе показываться запрещают. А касса на полную мощность работает с двух. Вот и прикинь.
— Кто же все-таки получает деньги с двух до пяти?
— Вознаграждают работников пожарной охраны и милиции. Но, думаю, не только их.
— Здорово! И что из всего этого следует? Хочешь разоблачить?
— Еще чего. Просто думаю, что в этой мутной воде можно свою рыбу ловить.
* * *
Однажды, когда Вадим мучился бессонницей после третьей смены, пришел Волчок и рассказал:
— Попросили меня пойти к Руденчихе мебель передвинуть, она ремонт делает. Ну ворочаю всякие шкафы, она помогает, разговор при этом доверительный. И разговаривали мы с ней почти об одном Матюше, какой он негодяй, — пьяница, развратник, стукач, подхалим. А вечером пришлось пить с Матюшей. Опять доверительный разговор — я ж угощаю. И разговаривали мы о Руденчихе, какая она сучка, акула и прочее. Ночью проснулся, стал думать и удивился: в обоих случаях сплошная гадость и в то же время чистая правда…
Рассказ на двадцати страничках Вадим написал за два дня. Потом он его несколько раз перепечатывал, но главное легко вылилось за два дня. Рассказ так и назывался: «Если говорить правду, то мы не можем сказать друг другу ничего хорошего». Интонацию он заимствовал у Хемингуэя, остальное было свое. Он писал о заводах. Первом своем заводе, втором, третьем. Когда-то завод, как пишут в газетах, сыграл в его жизни великую положительную роль, так как еще немного, и герой сделался бы уголовником. Герой рос, учился и, казалось бы, должен считать себя счастливым, попав в инструментальный цех, в среду первоклассных специалистов. Однако, наоборот, на все сто разочарован. Люди невероятно завистливы: «Ах, ты так. Я тоже, если захочу, сумею не хуже». И, в общем-то, подражают лучшим, самым веселым и ловким. Но когда этих самых весёлых и сообразительных лишают возможности отличаться, как случилось в инструментальном цехе подшипникового завода, на смену приходят таланты лени, вранья. И подражают уже таким.
Ему необходим был читатель. Волчок как-то странно себя вел. Они говорили о Вадимовом писательстве, но при этом Волчок ни разу не попросил почитать. Вадим однажды предложил: «Дать?» Волчок промолчал, и больше разговора не было. Теперь читатель требовался, и, когда Волчок пришел проведать Вадима, тот положил перед ним свою многострадальную повесть и свежеиспеченный рассказ.
— Тебе это на два часа.
Каково же было удивление Вадима, когда, все внимательно прочитав, Волчок сказал:
— Спрячь и никому не показывай.
— Почему?
— Не пойдет.
— Я знаю, что не пойдет.
— А зачем тогда? Не-е-е-е… спрячь.
«Саботаж какой-то!» — у Вадима от обиды руки дрожали.
— Что же, и поговорить не о чем? Ведь и тебя касается.
— Не обо всем, друг мой, говорить хочется, — улыбаясь — этакая он загадочная штучка, сказал Волчок.
Потом, глядя Вадиму в глаза (тому показалось, издевательски), Волчок сказал:
— У нас каждой народности полагается иметь своего акына, сказителя. Ты поищи себе какое-нибудь зачуханное племя, объяви одним из осчастливленных, вот, мол, уже и сочинять потянуло…
Взяв несколько книг — без отдачи, конечно, пока Вадим сам их у него не заберет, — Волчок ушел.
Невероятно задетый, Вадим сейчас же послал свой рассказ единственным своим знакомым в Москву. Ответ пришел скоро, восторженный: удача несомненная, свидетельство удивительное! И все-таки надо попробовать написать приемлемое…
Вадим ожил. «Ничего он не понимает. Низменное в нем сильнее высокого. Странно и жалко. Очень ведь непосредственный, смекалистый, неугомонный», — думал Вадим о Волчке.
В апреле Вадим уволился и завербовался грузчиком в порт Находку. Соображения были такие, Волчок в покое не оставит, на шабашки да в шарагу свою потянет. А не хочется. Может быть, в Находке повезет, заработает денег, вернется домой и зиму посидит за столом,
что-нибудь правильное попробует написать.
* * *
В первое путешествие судьба его миловала. Он попал тогда в рыбацкий поселок с устоявшимися,
