достаточно плотно растут, чтобы не сломаться и не прогнуться до земли, так что Стевар зависает в какой-то совершенно нелепой позе, полулежа и полностью утратив равновесие и контроль над ситуацией, а кинжал Сони уже впивается ему в гордо… Он чувствует, как острая сталь кусает кожу, и легкий ветерок, коснувшись надреза, причиняет острую боль.
— Ты… ты что? — Он судорожно машет руками, словно пытаясь за что-то зацепиться, но, разумеется, тщетно, а Соня слишком проворна, чтобы он мог ее ухватить. Она отпрыгивает на шаг, подальше от его ищущих рук… Но тут же новый укол кинжалом, значительно ниже.
— Еще раз дернешься, предупреждать больше не стану. Оставлю тебя без вот этого твоего богатства.
Еще один ощутимый укол, и Стевару действительно становится страшно. Не того, что Соня это сделает, нет, он по-прежнему не верит, что она на такое способна, но он боится ее самой. За все то время, пока они знакомы, он никогда не видел ее такой, никогда не видел этой маски у нее на лице, этих бледных, словно выцветших глаз, поджатых обескровленных губ. Должно быть, такой девушка является лишь своим врагам.
— Соня, ну ладно тебе, брось, — пытается отмахнуться он. — Что на тебя нашло, в самом деле?
— Не двигайся, — голос ее звучит тоже совершенно по-новому, безжизненный, сухой и ломкий, как осенняя трава.
Она легонько щекочет ему пах кинжалом.
— Либо ты сейчас, волчий выкормыш, расскажешь мне все, что я хочу знать, либо в следующий раз, когда заявиться к своей Мийне, тебе нечем будет ее порадовать.
Несколько мгновений Стевар молча смотрит на нее. Несколько бесконечно долгих мгновений… и в глазах его мудрость, которой не было прежде у этого простого парня, всю сознательную жизнь прожившего где-то на болотах в глуши Пограничного Королевства. Наконец, он произносит совершенно спокойным тоном, словно они беседуют в трапезной за кружкой эля, а вовсе не здесь, посреди леса в такой нелепой ситуации и с этим треклятым ножом…
— Ничего особенного не происходит, Соня. Просто дело в том, что в чужие храмы отправитесь не только вы, воины, должны ехать еще и жрецы из круга посвященных. Некоторые из них будут действовать с избранными воинами заодно, другие сами по себе. Это будет зависеть от каждого конкретного случая, как больше шансов преуспеть. Но сначала Оракул выбирал именно их, по двенадцать человек каждый день, то есть всего двадцать четыре, и столько же будет и вас. Для воинов избрание произойдет в полночь сегодня и завтра в главном храме. Вот и все, что я знаю. — Он вздыхает и пытается взглядом найти ее глаза, но ему это не удается, взор девушки ускользает, как стайка серебристых рыбок под поверхностью пруда. — Ну что, стоило оно того? Неужели то, что я сообщил тебе, было и впрямь настолько важно, чтобы разрушить давнюю дружбу?
Он не злится, нет. Скорее, в его голосе горечь недоумения. Он и впрямь не понимает, что нашло на его давнюю подругу, и тоскует по их отныне навсегда утраченной дружбе.
Но Соня, если и чувствует то же самое, если и испытывает какое-то разочарование оттого, что все с таким трудом выбитые ею сведения, оказались не стоящими и ломаного медяка, никак не дает этого понять. Сосредоточенно пожевав губами, она спрашивает:
— Скажи, а тебе известны все храмы, куда должны ехать воины?
— Пожалуй, что да. Желаешь, чтобы я тебе их перечислил?
Если в голосе Стевара и звучит насмешка, Соня делает вид, что не замечает этого.
— Нет, — она качает головой. — Просто скажи мне, какой храм среди всех считается самым худшим, самым опасным, ну, в общем, ты понимаешь… Какой?
Стевар надолго задумывается, и, наконец, изрекает.
— Они все один хуже другого, Соня. Самого худшего среди них нет, потому что они все таковы. В те, с которыми хоть что-то ясно, или где можно что-то узнать через официальных посланцев Волчицы с помощью даров, подкупа и так далее, будут отправлены совсем другие люди, не вы, опытные воины и маги. Нет. Если уж Волчица отправляет вас туда, то это значит, что никто, кроме вас, не справится. Так что худшего места просто не существует. Равно как и лучшего.
Соня отступает на шаг, даже не думая помочь Стевару подняться, и тот, краснея от смущения и неловкости, вынужден перекатиться набок, свалиться на землю, оцарапав лицо и руки острыми сучьями кустарника, и лишь затем, с четверенек, поднимается на ноги.
У воительницы при этом вид рассеянный и отстраненный, словно она сейчас где-то в сотнях лиг от этого места.
— Почему ты сказал — вы? — неожиданно звучит ее голос. — Поверить не могу, что ты никуда не едешь.
Стевар разводит руками. Его и самого гложет именно это, и как раз от этих переживаний он и хотел отвлечься нынче утром, вытащив Соню на пробежку… Отвлекся, как же.
— Со мной незадача, — произносит он деланно равнодушным тоном. — Я уже не могу считаться воином, поскольку получил поцелуй Волчицы, но еще и не посвященный, поскольку с того дня не прошло и одной луны. Поэтому… — он вновь разводит руками с сокрушенным видом.
Соня усмехается чуть заметно, впервые за все это время в упор глядя на северянина.
— Да, не повезло тебе, Стевар, ну да ладно, вернусь — расскажу, что там и как. Я, в отличие от тебя, таиться не собираюсь.
Несправедливость этих слов возмущает его почему-то даже больше, чем недавно пережитое унижение, ее угрозы и грубые речи. Он пытается найти слова, чтобы объяснить, насколько она к, нему несправедлива… Но воительница уже направляется прочь по лесной тропинке, что ведет обратно в Логово. Силуэт ее, окруженный солнечным танцем пылинок, кажется едва ли не призрачным, охваченным золотистым сиянием, в этом замершем зачарованном лесу.
Стевар идет за ней следом. Он и сам не понимает, почему. Куда разумнее было бы подождать, чтобы она ушла подальше, а затем вернуться в одиночку. Ему так было бы куда приятнее… Но что-то, какая-то странная сила или чувство, коему он не знает названия, не позволяет ему оставить сейчас подругу… Бывшую подругу, тут же поправляется он мысленно, ибо знает, что с этого дня дружбе их настал конец. Даже если бы он сам пожелал забыть, она никогда не забудет. Он может лишь гадать, что чувствовала эта рыжеволосая воительница, угрожая ему ножом, что ощущала она, когда пролила его кровь…. Он невольно подносит руку к порезу на горле, который, по счастью, уже перестал кровоточить. Но ответа на этот вопрос ему не дано узнать никогда.
Уже ввиду. Логова, когда остается лишь спуститься полторы сотни шагов с холма, чтобы оказаться у ворот, он неожиданно нагоняет ее и, тронув девушку за плечо, произносит негромко:
— Знаешь, я хотел бы попрощаться с тобой сейчас, пока это еще возможно. Прощай, Соня.
Она недоуменно оборачивается к нему, и он видит, что ее лицо вновь принадлежит ей самой. Оно опять стало живым, и краски жизни вернулись в него, и глаза вновь сияют прежним блеском.
— Ты что же, хоронишь меня, Стевар?
— Да нет, ты не так поняла. Просто для тебя в Логове все кончено, — поясняет он терпеливо, сам не зная, откуда пришло к нему это нежданное понимание. Должно быть, избранники Волчицы и впрямь получают от своей божественной покровительницы какую-то толику ее необъятной мудрости. Во всяком случае, людей он теперь понимает куда лучше, чем раньше, хотя… Стевар вынужден признать себе, что должно быть, был кула счастливее, когда этим пониманием не обладал,
— Я не говорю о том, что ты не вернешься с этого задания, — продолжает он негромко, медленным, размеренным тоном. — Вернешься, скорее всего, и уедешь опять, и опять вернешься, но с каждым разом ниточка, что влечет тебя сюда, будет делаться все тоньше и тоньше, пока не порвется окончательно, и ты не поймешь, что приезжать больше нет никакого смысла, но я не думаю, что нам в будущем выпадет еще возможность поговорить об этом. Поэтому я хочу проститься сейчас.
Соня смотрит на него в недоумении, затем, словно что-то осознав для себя, тяжело вздыхает.
— Прости, Стевар.
— За что? За то, что там, на поляне…
Она качает головой.
— Нет, не за это. Если бы пришлось, я бы сделала это еще раз, ни на миг не задумавшись. Я о другом.
