Невидимый

— Ах, так он воображает себя невидимым! — с интересом воскликнул я.

Теперь мне все стало ясно. Вот откуда это бесцеремонное разглядывание, это хождение на цыпочках, это упорное молчание, таинственное проскальзывание в открытую дверь! Дядюшка Кирилл исчез. А он между тем, хитрец, живет себе в доме незримым гостем! Но боже мой, если он последовательно предается этому виду спорта, то, значит, он вообще ни с кем не общается, живет совершенно одиноко! Интересный помешанный — целые годы пребывает в состоянии столь странной мании…

— Когда-то читал я одну книгу, — вслух проговорил я, — там было нечто в этом роде, конечно, из области фантастики.

— Таких книг — не одна, — поспешил вставить Хайн. — Не исключено, что какая-нибудь и повлияла на него.

— Стало быть, в сумасшедшем доме выяснили его пунктик. Сказать по правде, меня удивляет, что они с ним считались. По-моему, с этим связана необходимость во многом уступать его требованиям, а персоналу лечебницы, пожалуй, некогда заниматься подыгрыванием помешанным.

— Ну, там-то с ним вряд ли нянчились. — При этих словах Хайн усмехнулся чуть ли не злорадно. — У них было испытанное средство против его упрямства. Вот почему так спокойно совершилась его перевозка домой. Он сидел в купе как пай-мальчик, тише воды. Боялся, что здоровенные молодцы, сопровождавшие его, увезут его обратно при малейшем проявлении недовольства. Как видите, — с мрачным юмором добавил Хайн, — в дороге никто и понятия не имел о том, что он невидимка. Но едва он немножко привык к дому, как начались трудности. Теперь это тихий человек, к которому мы относимся с невольным состраданием, но тогда — о, вы и представить себе не можете, что мы тогда пережили!

— Я как раз хотел спросить вас, — нерешительно начал я, — как же вы устроили ему невидимое существование, как приспособили домашний распорядок к его причудам? Думаю, это не всегда было просто сделать.

— Конечно, непросто, — утомленно ответил Хайн. — Но рассказывать об этом подробно — долгая история…

— Сначала мы не знали, что делать. Надо было решить множество задач. Ко всему прочему тетя вбила себе в голову, что вылечит его. Она горячо его уговаривала, плакала, на колени перед ним становилась, как идолопоклонница… Он, разумеется, приходил в ярость. Он не хотел, чтоб с ним носились, — он хотел быть невидимым. Чтоб никто его не замечал. Тогда-то директор Кунц и выказал себя верным и умным другом, тонким наблюдателем п советчиком. Это ему удалось убедить тетю оставить тщетные попытки — в интересах самого больного да и всех нас. Это он посоветовал отвести Кириллу мансардную комнатку и таким образом удовлетворить его стремление к уединению. Судите сами, как трудно понять желания человека, который ни с кем не разговаривает! Сколько мы ломали голову, прежде чем придумали, как его кормить! Сначала служанка носила ему наверх завтраки, обеды и ужины. Ох, как он бесновался! Что он вытворял! Он выходил из себя — ведь мы этими услугами показывали, что знаем, где он прячется!

— Занятно, — вставил я, — в лечебнице ему наверняка тоже приносили еду?

— Вот именно, — оживился Хайн, — вы рассуждаете точно так же, как и я. Видите ли, какая-то доля рассудка у него сохранилась. И полностью сохранилась хитрость. В лечебнице он не мог позволить себе роскоши требовать слишком многого, но стоило ему очутиться дома, как он тотчас воспользовался своим положением. Только тут и начал он со всей последовательностью практиковать культ невидимости.

— А может быть, голод заставил бы его образумиться?

— Может быть, — допустил Хайн. — Но могли ли мы ждать, пока иссякнет его ярость? Мы пробовали и так и этак — все не по нем. И опять нам помог Кунц. По его предложению мы завели такой порядок: например, позавтракав, уходим из столовой, но забываем на столе порцию кофе с булочками. Кирилл где- нибудь за дверью ждет, пока мы уйдем, и тогда осторожно, очень осторожно открывает дверь, садится, завтракает и с теми же предосторожностями исчезает. Он воображает, будто украл еду. То же самое и с обедом. Пробирается в столовую после нас и доедает как бы остатки. Еду и питье он находит всегда в определенном месте. А комнату его убирают, когда он выходит погулять в сад. Чистое белье ему приносят, когда он спит. Тем же манером заменяем мы старое платье новым — надо только, чтобы новая одежда по возможности была сходна со старой. Он очень упрям. Одевается только в черное, другого не возьмет. Наверное, это как-то связано с его невидимостью.

— Ясно, — сказал я, — но не может же быть, чтоб он не понимал все эти мелкие хитрости. Не может же он думать, будто одежда его никогда не изнашивается, а комната убирается сама собой!

— Совершенно верно. Конечно, он понимает — и соглашается. Нечто вроде игры с обеих сторон. Более двадцати лет, сударь мой, живет больной Кирилл в моем доме — и живет по-своему счастливо. Каждое утро он выпивает свой волшебный эликсир, который делает его невидимым на весь день. Это безвредный напиток: немного сахару да поваренной соли на стакан воды. Воду для умыванья он приносит себе сам, сам тщательно застилает кровать. Потом отправляется в обход по дому. Бродит, подглядывает за нами, мурлычет что-то под нос, грезит… Да, грезит — выдумывает всевозможные романтические истории о себе, о своей грядущей славе. Он, видите ли, уверен, что благодаря своей невидимости совершит когда- нибудь великие подвиги, достойные памяти людей. И эти свои мечты он излагает в письменном виде. Пишет он на всем, что под руку попадает. Порой его идеи довольно занимательны.

— А как он бреется, как вы ему стрижете волосы?

Хайн улыбнулся:

— Да ведь волос-то у него нет! А что до бритья, то… одним словом, он не бреется. Не можем же мы дать бритву сумасшедшему!

— Он никогда не пытался убежать?

— Пытался, как же. Несколько раз ему удавалось предпринять этакую недозволенную прогулку. Однако у людей вне нашего дома он не встретил такого понимания, как здесь. Детишки бегали за ним, дразнили его. Там он уже не был невидимым. А он желает им быть! Как ребенок — ведь в каждом помешанном есть что-то детское — он остается там, где играют в его игру, и избегает того общества, где уже не чувствует себя уверенно. Впрочем, за ним хорошо присматривают. Вот зачем в нашем доме столько слуг. Филип живет в комнатушке рядом с ним только ради того, чтобы знать о каждом его шаге. Посмотрите завтра, какой высокой оградой обнесена вилла. Перелезть через нее не под силу пожилому тучному человеку. А ворота всегда на запоре.

— И у вас никогда не бывало с ним никаких серьезных неприятностей? — полюбопытствовал я. — Я имею в виду — за то время, когда он, по вашим словам, успокоился. Можно ведь представить себе, что из всех ваших ухищрений, как бы остроумны они ни были, что-нибудь да не сработает. А интеллект помешанного так ненадежен… Неужели он действительно ни разу не вышел из роли?

— Серьезные неприятности… — вздохнул Хайн. — Конечно, у нас нет полной гарантии. И не всегда жили у нас Филип с Кати. Когда рассчитываешь слугу за небрежность, он обычно вымещает злобу на домашних животных, как вам, вероятно, известно. У нас плохие слуги мстили всегда бедняге Кириллу. Прежде чем уйти, подстраивали ему какую-нибудь каверзу. Злые ребяческие проделки, которые могли, однако, иметь ужасные последствия. Нет, сударь, не всегда нам было легко с Кириллом. Но вот уже долгое время не случалось ни малейших неприятностей.

Помолчав немного, фабрикант снова заговорил:

— Остается объяснить, каким образом мы сообщаем ему новости о делах, о которых ему по тем или иным причинам следует знать. Обычно довольно того, что мы нарочно при нем заводим об этом разговор. Если же надо довести до его сведения событие более серьезного характера, — как, например, ваш приезд, — мы посылаем к нему Филипа и Кати, и они при нем подробно обсуждают это событие, причем в такой форме, чтоб ему стало понятно то, что ему следует понять. Вы не представляете, как он бывает доволен, узнав таким путем нечто новое. Он принимает хитрый вид, усмехается, радуется как ребенок, появлению нового человека. Разглядывает его, изучает, вновь и вновь проверяет на нем свою невидимость… Конечно, всякого, кто впервые приходит к нам, следует заранее научить, как себя с ним вести. Эта задача была возложена на Соню. Как видите, она справилась с ней из рук вон плохо.

— Да… понятно, — неуверенно протянул я. — Только почему именно Соне поручили рассказать мне о Невидимом?