— Почему? — с какой-то неопределенной усмешкой ответил Хайн. — Видите ли, у Сони есть свои капризы, о которых я говорю с большой неохотой. Она почему-то стыдится этих двух случаев помешательства в нашей семье. Вот и весь секрет. Поэтому она и не сказала вам о больном дяде. Тут она просто неисправима. Для нее Кирилл — какое-то нечистое существо. Из-за него у Сони было много неприятных столкновений с тетей, которая не дает в обиду племянника. Впрочем, у Сони есть какие-то незначительные причины не доверять дяде, но мне не хотелось бы распространяться о них. Я уверен, она сама вам скажет. Причины эти столь же нелепы, как и ее физическое отвращение к несчастному. К сожалению, ей попали в руки книги, из чтения которых она вынесла неверное представление о наследственности. И теперь никто не разубедит ее в этой чепухе. Ведь все так ясно: мать моя сошла с ума от внезапного ужаса. Кирилл родился вскоре после такого потрясения, он — дитя больной женщины. Я же родился шестнадцатью годами раньше. Соня — из здоровой ветви, не затронутой роковой трагедией. Друг мой! — голос Хайна дрогнул. — Я человек порядочный и добросовестный. Уверяю вас, я консультировался у врачей. Обращался к специалистам. Знаете, что они мне ответили? Высмеяли в глаза!
Мне показалось, что Хайн уклоняется от того, что он хотел бы сказать. Погоди, подумал я, постой, не беги, не петляй! Ты уже совсем близко подошел — ну же, выкладывай!
— Но я все еще не понимаю, — осторожно возразил я, — почему же все-таки именно Соня должна была рассказать мне о больном.
Хайн стал очень серьезным, шея у него побагровела.
— Ну посудите сами! — чуть ли не набросился он на меня. — С какой стати мне заводить разговор с будущим зятем о вещах, которые я не считаю важными? Есть у меня хоть какие-то опасения? Нет! Сколько раз она ко мне приставала! И если, несмотря на мои трезвые объяснения, она держится своего упрямого подозрения — пусть сама о нем и говорит. Могла бы избавить меня от этого. Для меня это слишком тяжело, слишком больно. Ей следовало собраться с духом и спросить честно и прямо — раз уж это засело у нее в голове, — хотите ли вы… — Тут старик раскашлялся, голос у него задрожал. — Хотите ли вы даже после такого признания просить руки девушки… как бы это выразиться? — В общем, девушки из семьи с
Медленно и грустно прогуливались мы с Соней по саду. Ликующее, самодовольное настроение, с каким я несколько часов тому назад входил в этот дом, улетучилось. Я чувствовал себя как купец, который, только получив товар, увидел, что его малость обманули на качестве. О такой важной вещи я узнаю после того, как мы, выражаясь языком торговцев, ударили по рукам! Я думал о том, как повел бы я себя, если б узнал о Невидимом полгода назад. Не утверждаю этого с уверенностью, но скорее всего я не стал бы так усердно домогаться союза с Соней. Ведь в своих мечтах о будущем я, помимо богатства, видел прежде всего счастливую и здоровую семью. И меня глубоко огорчало, что эта в высшей степени важная опора счастья несколько пошатнулась.
Проклятая история с сумасшедшим! До сих пор мне и в голову не приходило, что моя женитьба на мыловаренном заводе обернется такой чертовщиной… А она — вот она, и нечего закрывать на это глаза. Хайн, правда, опровергал опасения дочери, но тон, каким он это делал, звучал весьма неубедительно.
Да, у меня было достаточно оснований хмуриться и досадовать. А я, как назло, должен был изображать беззаботность. Соню, конечно, ни в чем нельзя винить. Бедняжечка, она и сама-то совсем себя измучила. В сущности, она славная девушка. Вопреки ожиданиям, она проявила высокую добросовестность: сама пожелала, чтоб я узнал о ее сомнениях.
Я решил отнестись к ее слабости снисходительно. Более того, я положил выбросить из головы неприятное сообщение Хайна. Строго говоря, мне ничего иного и не оставалось. Какой прок был бы в том, если б я, как Соня, начал страшиться теней? Я не из тех, кто всюду видит опасность. В жизни можно делать ставку в лучшем случае на правдоподобную возможность — но никогда на уверенность. Если рассудить трезво, ничего конкретного в Сониных страхах нет.
Соня, закутавшись в шубу до самого подбородка, шла, повиснув на моей руке. Я успокаивал ее как мог.
— До чего же безрассудно выводить ложные заключения из несчастья, случившегося рядом с нами! Если соседа поразила молния — значит ли это, что я всю жизнь должен бояться грозы? Если мой товарищ заболел тяжелой ангиной — неужели я буду портить себе жизнь, без конца обследуя свои миндалины? Известно ли тебе, что нет на свете семьи, в которой время от времени не появлялся бы хотя бы один душевнобольной?
— Да, да, — благодарно поддакивала Соня, однако успокоить ее мне не удалось.
Я попытался обратить все в шутку и стал фантазировать, как было бы мне плохо, если б и она решила сделаться невидимой. Я болтал и болтал на эту тему, но такой способ утешать совсем не нравился Соне. Она была сама не своя. Тогда я поспешил вернуться к доводам разума.
— Твой отец такой умный и честный человек, — с жаром говорил я, — и ты ведь его дочь, а не дядина!
Тут я вспомнил, с каким трудом сходило с языка Хайна тягостное признание, и усмехнулся про себя столь необычайному мужеству. Ох, думал я, значит, не одному только Швайцару неприятно рассказывать о Швайцарах — бывает, что и почтенному Хапну неохота говорить о Хайнах!
— Знаешь что, лучше оставим это сегодня, — предложила Соня.
Смерзшийся снег хрустел у нас под ногами. Была ясная ночь, светила луна. Наши длинные тени ползли то впереди, то позади нас. Вилла стояла темная, свет горел только в трех окнах.
— Вон то окно — папино, — показала Соня. — Ему тоже еще не хочется спать. А огонек в другом крыле — видишь, слабенький такой? Это кухарка пристроила лампу возле самой кровати и читает роман из газеты «Политика»[8]. Она обожает такие романы.
— А третье окошко, на самом верху? — спросил я.
— Это дядино, — неохотно ответила Соня.
— Разве и он еще не спит? — удивился я.
— Он всегда поздно ложится. Расхаживает по своей комнате, заложив руки за спину. Наверное, старательно обдумывает все, что случилось с ним за день. Видишь, ходит? Сейчас прошел мимо окна. Его тень мелькнула по занавескам… Вот опять! У него такая маленькая комнатка…
— Хотелось бы мне как-нибудь заглянуть в нее.
— О, это можно, — поспешно ответила Соня, — только я с тобой не пойду.
— Из упрямства? — улыбнулся я.
— Да нет, просто боюсь, что мне там сделается дурно.
— Предвзятость? — предположил я.
— У меня на то серьезные причины, — возразила она.
Я спросил какие.
— В другой раз, Петя, в другой раз…
— Завтра? — настаивал я, потому что мне было любопытно.
Соня кивнула, но я не знал, можно ли полагаться на столь неопределенный знак согласия.
В конце концов мне надоел этот предмет разговора, к которому мы все время возвращались. Я был сыт по горло и Невидимым, и Сониной меланхолией. Вдобавок начинало казаться, что наша бесцельная прогулка никогда не кончится. А было уже наверняка за полночь. Мне хотелось спать, я с трудом подавлял зевоту. Но сонливость и скука мало подходят к образу влюбленного, который давно не видел свою невесту…
Я рассудил, что настроение этого незабываемого дня еще можно, пожалуй, спасти поцелуями.
Мы молча остановились у скамейки, утонувшей в снегу. Я наклонился, легонько коснулся губами Сониного лба, губ, глаз — этакий мечтатель, упивающийся одним только ароматом любви. Соня, закрыв глаза, принимала эту тихую дань.
Постепенно блаженная истома убаюкала ее.
5
