За мной прибежала Кати. Я бросился в комнату Сони. Одним махом отшвырнул ее от ребенка. Быть может, я вложил в это движение больше силы, чем требовалось. Соня упала. Заплакала. Потом встала, замахнулась на меня кулаками. Оскалила зубы, издав нечленораздельный крик ярости. Повернулась к ребенку:
— Он тебя защищал! Знать тебя больше не хочу! Понял? А за то, что он тебе помогал, я еще накажу тебя, когда он уйдет, вот увидишь! — И прошипела уже мне: — Так и знай, я его больше не хочу!
— Не хочешь? — холодно сказал я. — Хорошо!
И я протянул руки взять сына. Не тут-то было. Помешанная схватила со стола миску из-под компота и швырнула ее мне в голову. Я едва успел уклониться.
— Ради бога, уйдите! — прошептала пани Бетынька.
Я ушел, провожаемый торжествующим хохотом Сони. Спустился к Хайну.
— Ничего мне не говорите! — взмолился старик. — Что вы можете сказать? Что она буйствует? Это старо… Что она хотела катать ребенка по полу, как скалку! Пыталась засунуть ему в рот его же ножку? Зажимала ему ноздри, так что он задыхался? Все это я знаю. Она очень изобретательна. Кусала его в порыве любви? Нарисовала ему чернилами усы, чтоб он стал похож на меня? Вы не можете сказать мне ничего нового. Даже ее фантазия имеет предел.
— Пока мальчик подрастет настолько, что его можно будет отнять у нее, мы все сойдем с ума, — жестко проговорил я.
— И это, Петр, было бы лучше всего! — скорбно прошептал Хайн. — Как это славно — болтать себе что-то и быть счастливым! Помешательство — это второе детство, вы не заметили? Наверное, столь же блаженно… Писать дневник сэра Хэкерли! Любить волнение вод, шорох ветра в траве, опадание умерших листьев… Знаете, Петр, когда я встаю по утрам, у меня всегда теперь как-то неприятно кружится голова. И не только по утрам — достаточно мне ненадолго прилечь после обеда. Уже не раз случалось, что, встав со стула, я пошатывался. Думаю, недолго мне осталось жить…
— Вы бы поговорили с Мильде.
— Зачем? — с жаром вскричал он. — Разве я говорю, что хотел бы выздороветь?
— Простите меня, — устало сказал я, — не могу я говорить с вами с тем участием, какого вы заслуживаете. Голова моя полна ребенком…
— Моя тоже, — прошептал он. — Я тоже полон мыслей о своем ребенке!
И он хрипло, безнадежно засмеялся.
Я ушел от него в задумчивости. Придется самому посоветоваться с врачом, это было мне ясно.
Не имело смысла спрашивать этого совета при Хайне. Я хотел иметь полную свободу выражений. Я созвонился с Мильде и поехал к нему в амбулаторию, пораньше уйдя с работы.
Мильде восседал среди реквизита своей профессии, как некий божок. Однако встретил он меня довольно приветливо и выслушал с непривычным вниманием. Я же выложил ему все мои беды. Он кивал, задумчиво смотрел в пространство, молчал.
— Мы, разумеется, тщательно следим за ней, — подчеркнул я.
— Естественно, иначе и нельзя, — буркнул он.
— Не так давно, — с упреком продолжал я, — вы говорили, что природа выступает в роли творца. И что сумасшедшая мать столь же осмотрительна с ребенком, как и нормальная. Видимо, Соня — исключение из правила. Порой приходится контролировать и природу. Из любви, из материнского инстинкта Соня может когда-нибудь укусить или задушить ребенка.
— Я тогда имел в виду не мать, а роженицу, — вяло возразил Мильде.
— Да, в общем-то неважно, что вы говорили тогда. Важно то, что вы скажете сегодня. Я пришел за советом. Нет, можете не отвечать сразу. Я подожду, я терпелив. Что-то надо делать. Так дальше оставаться не может.
— О чем же тут думать? Существуют лишь два решения: оставить ребенка при ней или отобрать у нее. Если отберете, приготовьтесь к тому, что ее придется увезти в клинику.
Я сидел на стуле напротив него и, потирая подбородок, обдумывал его слова.
— Я могу выдержать многое, — проговорил я немного погодя, — но тут я себе уже не доверяю. Тогда уж сперва надо надеть смирительную рубашку на старого Хайна…
— Я не сказал, что вы обязательно должны удалить из дому вашу жену! — раздраженно возразил доктор.
— Конечно, нет, — тем же тоном отозвался я. — Вы только предупредили, к чему может привести, если отнять у нее ребенка. А если оставить?
Он как-то странно ухмыльнулся, но ничего не ответил.
— Вы же знаете, как он мне дорог! — с нажимом произнес я.
Тут Мильде и разговорился. Он даже встал, начал читать целую лекцию. Он рекомендовал осторожность.
— Я знаю, вы осторожны, но в данном случае кашу маслом не испортишь. Следите за каждым ее движением, когда ребенок у нее на руках. С ней будьте добры, уговаривайте ласково. Если ее вывести из себя, раздражить, разозлить — она может излить свою ярость на ребенка. Лучше всего постепенно начать искусственное питание. Говорите, рано? — Ничего. Ребенок привыкнет. Вы должны подготовиться ко всяким неожиданностям. Нынче уже известна полноценная замена материнского молока. Нужно только сделать так, чтобы переход к искусственному питанию не был слишком резким. Понимаете? Я могу проинструктировать вашу Кати. Впрочем, у вас есть панн Бетынька. На нее вполне можно положиться. А старый пан… уже сильно сдал!
Я рассказал ему о недомоганиях, которые теперь испытывает старик.
— Неприятно только, что с ним, вероятно, будет чем дальше, тем хуже. Я понимаю, вас сейчас это не очень интересует. И я вам в конце концов не удивляюсь. Не знали мы с вами, какие нас ждут заботы, правда? — Он улыбнулся мне чуть ли не с симпатией. — Что поделаешь — надо через это пройти!
— Через что? — многозначительно спросил я.
Он покраснел.
— Кажется, вы сами когда-то твердили мне, что все внимание надо обратить на ребенка — а уж потом на мать.
— Да, я так говорил.
— В таком случае не ловите меня на слове, когда я отвечаю в духе ваших же вопросов. Я лично чую теперь опасность в каждой мелочи. Ну что ж, боритесь — это ваш долг. Боритесь за то, что вам всего дороже. Не забывайте, однако, что и она — несчастный человек! Посочувствуйте ей. Я уже сказал: отнять у нее ребенка означает окончательно ее погубить. К этой мере надо обратиться как к последнему средству, когда все остальные не оправдают себя. Но мы с вамп мужчины. И не можем упускать из виду и эту последнюю возможность.
— Кажется, я вас понял, — серьезно проговорил я. — Когда наступит решающий момент — пожертвовать матерью ради ребенка.
— Этого я не говорил, — вскинулся Мильде. — Вы как- то странно выражаетесь… Я начинаю думать, что пришли вы для того только, чтоб свалить ответственность на меня…
Я не ответил. Продолжать разговор было бессмысленно. Я взял шляпу и поспешил поблагодарить его. Он неохотно пожал мне руку, бормоча себе под нос, что бывают люди, которым не стоит давать никаких советов. Я не слушал его. Со всех ног помчался вниз по лестнице.
Так, хорошо, — твердил я про себя по дороге. Искусственное питание можно начать прямо сейчас. Я, конечно, и дня не промешкаю. Но еще я должен бороться, должен использовать все средства, чтоб спасти то, чего все равно спасти нельзя. Но это сейчас не так важно. Все равно сейчас нельзя принимать никаких решительных мер. Ребенок должен сперва привыкнуть. Ах, все тот же отчаянный, мучительный бег, а кругом — вздымающиеся волны потопа! Но я его вынесу на берег, чего бы это ни стоило! Грудь моя поднималась в волнении и избытке решимости.
Крестным отцом Пети был Хайн, крестной матерью — тетка Каролина. Это обстоятельство приходило мне на ум всякий раз, как я видел эту парочку вместе. Меня передергивало от отвращения к этим двум
