достойно записи в памятную тетрадь. Он учил:
— Чтобы в полёте правильно держать себя, нужно ещё на земле все тщательно обдумать; действия в воздухе должны быть быстрыми, но разумными.
Он учил видеть небо по-новому, во всём его многообразии и говорил о самолётах с той же простотой, с какой мой отец говорил о топоре и фуганке. Все эти разговоры сводились к одному — лётчик должен летать.
Был и такой неприятный случай. Мы сдавали зачёты по теории двигателя. Преподаватель А. Резников поставил мне «тройку». Я весь похолодел — это была первая «тройка» за все моё учение, первое моё личное «чепе» — наказание за дерзкую самоуверенность. Надо признаться, что суровая отметка была выведена справедливо, я действительно кое-чего недопонимал. А ведь современный авиатор не может летать без крепких и глубоких технических знаний. Мне хотелось быть не просто лётчиком, а лётчиком- инженером, таким, как многие испытатели новых машин. Значит, теорию авиационных двигателей, да ещё в таком небольшом объёме, какой требовался от курсантов, надо было знать назубок. Пять дней я провёл за учебниками, никуда не выходил из училища и на шестой день отправился на пересдачу зачёта. Преподаватель спрашивал много и строго. Обыкновенно при повторном экзамене выше «четвёрки» не ставят. Но на этот раз неписаное правило было нарушено, и мне поставили «пять». На душе стало легче.
На первых порах не у всех нас ладились воздушные стрельбы. Особенно из пушек по наземным целям. А ведь умение вести меткий огонь — одно из главных качеств военного лётчика, и тем более лётчика- истребителя. От меткой очереди, разящей противника наверняка, зависит зачастую и победа, и целость машины, и собственная жизнь. Ядкар Акбулатов терпеливо учил нас правильно атаковать, следить за целью с помощью современных прицелов и только тогда нажимать на гашетки, когда ты совсем уверен, что поразишь цель. Он вместе с нами подолгу разглядывал плёнки кинофотопулеметов, на которых отмечались все наши ошибки, анализировал их и подсказывал, как их исправить.
В конце концов мы освоили сложное искусство воздушных стрельб.
Я летал много, с увлечением.
Приближалась страдная пора выпускных экзаменов. Целые дни мы проводили на аэродроме. В это время и случилось событие, потрясшее весь мир, — был запущен первый советский искусственный спутник Земли. Как сейчас помню, прибежал к самолётам Юрий Дергунов и закричал:
— Спутник! Наш спутник в небе!
Я ощутил лёгкий уже знакомый озноб.
То, о чём так много писала мировая пресса, о чём было множество разговоров, свершилось! Советские люди, обогнав в негласном соревновании США, первыми в мире создали искусственный спутник Земли и посредством мощной ракеты-носителя запустили его на орбиту.
Вечером, возвратившись с аэродрома, мы все бросились в ленинскую комнату к радиоприёмнику, жадно вслушиваясь в новые и новые сообщения и репортажи о движении первенца мировой космонавтики. Многие уже наизусть знали основные параметры полёта спутника: его скорость, которую трудно было представить, — восемь тысяч метров в секунду, высоту апогея и перигея, угол наклона орбиты к плоскости экватора; города, над которыми он уже пролетел и будет пролетать. Мы жалели, что спутник не прошёл над нашим Оренбургом. Разговоров было о спутнике много, его движение вокруг Земли взбудоражило все училище. И мы, курсанты, и наши командиры, и преподаватели задавали один вопрос: «Что же будет дальше?»
— Лет через пятнадцать, ребята, — возбуждённо говорил мой друг Валентин Злобин, — и человек полетит в космос…
— Полетит-то полетит, но только кто?-подхватил Коля Репин. — Мы-то к тому времени уже старичками станем… А с годами замедляется реакция, утрачивается острота зрения, человек уже не так быстро соображает, как раньше.
Спорили о том, кто первым отправится в космос. Одни говорили, что это будет обязательно учёный- академик; другие утверждали, что инженер; третьи отдавали предпочтение врачу; четвёртые — биологу; пятые — подводнику. А я хотел, чтобы это был лётчик-испытатель. Конечно, если это будет лётчик, то ему понадобятся обширные знания из многих отраслей науки и техники. Ведь космический летательный аппарат, контуры которого даже трудно было представить, разумеется, будет сложнее, чем все известные типы самолётов. И управлять таким аппаратом будет значительно труднее.
Мы пробовали нарисовать будущий космический корабль. Он представлялся то ракетой, то шаром, то диском, то ромбом. Каждый дополнял этот карандашный набросок своими предложениями, почерпнутыми из книг научных фантастов. А я, делая зарисовки этого корабля у себя в тетради, вновь почувствовал уже знакомое мне какое-то болезненное и ещё не осознанное томление, все ту же тягу в космос, в которой боялся признаться самому себе.
Мы сразу постигли все значение свершившегося события. Полетела первая ласточка, возвестившая начало весны — весны завоевания просторов Вселенной.
Триумфальный полет спутника Земли вызвал обильный поток газетных и журнальных статей. Выступали советские учёные: А. В. Топчиев, Л. И. Седов, В. А. Амбарцумян, А. Е. Арбузов, А. И. Берг, Д. И. Щербаков. Сказали своё веское слово и представители зарубежной науки — президент Академии наук Китая Го Можо, французский учёный Фредерик Жолио-Кюри, английский физик профессор Бернал, американец доктор Джозеф Каплан и многие другие. Все они приветствовали небывалое достижение советского народа, говорили о том, что советский спутник прорезал путь в космос.
Газеты, полные трепетного жара, напоминали пламенные издания времён Октябрьской революции и Отечественной войны. За ними стояли очереди, их прочитывали залпом прямо на улице, возле киосков «Союзпечати». Во всех газетах публиковались многочисленные письма трудящихся нашей Родины, выражавших своё восхищение свершившимся. Через некоторое время «Правда» сообщила, что в адрес «Москва… Спутник» поступило 60 396 телеграмм и писем. Среди них было и наше курсантское послание. Меня взволновало опубликованное в газете письмо Евгения Щербакова с моей родной Смоленщины. Земляк писал: «Вероятно, в самом ближайшем будущем будет возможен запуск более крупного спутника. Если целесообразно послать спутник с человеком, то я готов по комсомольской путёвке лететь осваивать космос».
Свыше тысячи подобных предложений от людей, способных на великолепное проявление мужества, на самопожертвование и героическую стойкость в любых испытаниях, вызвал полет нашего первого в мире искусственного спутника Земли. Письма выражали патриотические чувства советских людей, готовых рисковать жизнью во имя интересов Родины. Я всей душой разделял этот страстный порыв, но понимал, что далеко не каждый может отправиться в космос. Для этого, на мой взгляд, требовалось энциклопедическое образование и великолепное здоровье.
Недаром мама моя говорила, что здоровью цены нет.
Я помнил вещие слова преподавателя Резникова:
— Без инженерных знаний, без глубокого понимания того, что произойдёт или может произойти в полёте, — летать нельзя!
Наши выпускные экзамены проходили в дни всенародного энтузиазма, вызванного полётом спутника. Каждый курсант старался быть достойным этого исторического события, показать Государственной экзаменационной комиссии, что он сын своего времени и отличными знаниями вносит свой посильный вклад в успехи всего народа.
Председателем Государственной экзаменационной комиссии был полковник Кибалов — офицер, хорошо известный в авиационных кругах, готовящих кадры для Военно-воздушных сил, и давший путёвку в жизнь не одному выпуску военных лётчиков. Всматриваясь в каждого молодыми, живыми глазами, он выслушивал ответы курсантов по экзаменационным билетам в классах, внимательно следил за нашими полётами на аэродроме. Он часто улыбался, и по выражению его лица мы понимали: полковник удовлетворён нашими знаниями и умением пилотировать реактивные самолёты. Опытный военный педагог и авиационный командир, он все понимал: и степень наших знаний, и то, что творилось у каждого на душе. Выпускные экзамены — самый торжественный и самый ответственный момент в жизни каждого молодого лётчика. Я бы назвал его вторым днём рождения человека.
Сохранился документ, в котором сказано: «Представление к присвоению звания лейтенанта курсанту
