Алиса замолчала. Не обронили ни слова и Валентин Васильевич с майором. Мысленно они были там, на загадочном острове Крите, овеянном мифами и легендами.
— Но главное впереди, — встрепенулась Алиса. — Ведь я вам не сказала, что надпись на Фестском диске была сделана за 1700 лет до нашей эры…
— До нашей эры? — изумился Устинов. — Тогда выходит, что Русь…
— Существовала уже четыре тысячи лет тому назад, — прикинул Владимир. — И тогда выходит, что наши пращуры жили на Крите за сотни лет до Троянской войны… Фантастика!
— В каком смысле? — спросил капитан. — Вы не верите этому, Владимир Николаевич?
— Наоборот, — ответил Ткаченко. — Я всегда возмущался попыткам убедить нас, будто история России началась с принятия христианства в 988 году. Какая злая неправда, преследующая вполне определенную цель — сделать нас Иванами Непомнящими!
— Вы правы, — сказал капитан. — Чтобы уничтожить нацию вовсе не обязательно действовать огнем и мечом. Лишите народ истории и культуры, отсеките его духовные корни, связывающие со славными деяниями предков — и нация попросту засохнет. Коварный, иезуитский метод, которым так ловко пользуются современные русофобы — наши внутренние враги. И эта идея с праславянами на Крите, конечно же, приведет их в ярое бешенство. Я помню, как принялись травить писателя Алексея Югова, который высказал предположение о том, что Ахиллес, будучи скифским князем, вождем тавроскифов, является таким образом, и нашим отдаленным предком.
— Его книга «Думы о русском слове» есть у меня. Прав Югов или не прав, но в благородстве попыток писателя защитить русскую историю от тех, кто хотел бы выбросить наше прошлое за борт, ему не откажешь, — заметил Владимир Ткаченко.
— И вовсе не случайно, — добавила Алиса, — древнегреческие писатели сообщают, что топонимика Северного Причерноморья сохранила целый ряд названий в честь героя «Илиады» — Ахиллов остров, где его мать, богиня Фетида, поместила душу погибшего сына, Ахиллов мыс, Ахиллова гора в Крыму…
— Что же касается острова Крит, Алиса Петровна, — обратился капитан к молодой женщине, — то я вас прошу написать нечто вроде развернутого предложения для Управления пассажирского флота. Обоснуйте заход туда во время круиза с точки зрения исторической… попробуем убедить руководство. И подготовьте, пожалуйста, беседу о том, что вы нам сейчас рассказали. Поведайте о наших пращурах команде теплохода. Пушкин говорил по этому поводу: «Мы ленивы и нелюбопытны…» Будем же всячески опровергать справедливые — увы — слова поэта!
LIII
Вместе с Анатолием Андриановым, толковым парнем, студентом-заочником Одесского института инженеров морского флота, который, как узнал майор, был еще и председателем судового комитета, они снова прошли туннель гребного вала, хотя Ткаченко и понимал, что здесь ничего спрятать невозможно. Да майор и не пытался что-либо отыскать, ему надо было вести себя так, чтобы всем кто видел «пожарного инспектора», стало ясно: он ищет нечто. Не всем, конечно, для обычных моряков — Ткаченко просто дотошный инспектор, настырный «шланг». Так и сказал ему в спину один из мотористов сегодня утром, когда он выходил из рефрижераторного отделения. А вот те, кто посвящен в заговор, связанный с «ящиком Пандоры», поймут, что этот человек неспроста шныряет по всему судну, поймут и постараются избавиться от него, тем самым обнаружив самих себя.
Поднявшись из машинного отделения на палубу, где размещались каюты команды лайнера, Владимир Ткаченко сказал Андрианову:
— Спасибо, Анатолий. На сегодня все. Отдыхайте.
— Это время наступит еще не скоро, — усмехнулся старший электрик. — Завтра собираем группу народного контроля, надо подготовиться к выступлению…
— Тогда готовьтесь, — протянул-руку своему гиду Ткаченко. — Творческого вам вдохновения, Анатолий.
Майор поднялся на ботдек — шлюпочную палубу, достал сигареты, закурил. «Меня должны были уже засечь, — подумал он. — И тогда следят за каждым моим шагом… Пора бы и подставиться им, создать ситуацию, которая соблазнит их на попытку убрать меня. А может быть, эти «молодцы» не принимают меня всерьез? Сегодня мы это проверим…»
Он посмотрел на часы — в это время Алиса не работает. Наверно, она в каюте. Владимиру захотелось вдруг увидеть ее. Зайду, решил он, выбросил окурок в море и быстрым шагом направился в кормовую часть лайнера.
Когда Ткаченко опустился с ботдека по наружному трапу, он не заметил, как с юта внимательно наблюдал за ним подшкипер Свирьин.
Алиса была в каюте.
— Бог мой, — сказала она, посмотрев на Владимира, — ты стал похож на Кащея… Когда ел в последний раз?
— Не помню, — улыбнулся Ткаченко. — А Кащей — это вовсе неплохо. Ведь он бессмертный…
— Ладно, сиди уж, бессмертный… Или ты решил последовать совету Шекспира из того сонета, который цитировал мне на борту «Ассоли»? Сейчас я принесу что-нибудь перекусить из ресторана. А ты пока отдохни…
Она взяла с койки подушку, положила на диванчик, на котором присел Ткаченко, и вышла из каюты, направляясь в ресторан и не замечая, что за нею наблюдает вездесущий Свирьин.
«Надо показаться, — подумал майор, — надо показаться им… И поискать в районе продовольственных холодильных камер. Может быть, там «теплее»? Во всяком случае, сейчас в этом районе никого нет. Если меня засекли и ведут, то они сунутся и туда. Уж очень велик соблазн убрать меня в укромном месте».
Он посмотрел на часы и рывком поднялся, превозмогая усталость, с дивана.
Едва Ткаченко покинул каюту Алисы и направился к трапу, который вел вниз, к продовольственным помещениям «Калининграда», в каюте Краузе-Вельдорфа раздался звонок.
Гауптштурмфюрер снял трубку и поднес к уху не произнося ни слова.
— Завтра утром макароны по-флотски, — послышался голос Свирьина.
Вальдорф положил трубку на рычаг, поднял ее снова и позвонил в каюту Рауля.
— Иоганн, дружище, — сказал он, — вы любите русские спагетти?
— Обожаю, — ответил Иоганн Вейс, бросил трубку, вышел в коридор и без стука вошел в соседнюю каюту, в которой обитал Биг Джон.
— Он направился туда, — сказал Рауль.
— Идем, — коротко бросил Жан Картье.
Владимир Ткаченко подошел к грузовому лифту и внимательно осмотрел его. На лифте поднимали на палубу и опускали в холодильные камеры продукты. Перевозка людей в нем категорически воспрещалась, и потому лифт изнутри не управлялся, его можно запустить только с панелей, вынесенных наружу, одна была внизу, а другая, ее сейчас осматривал Владимир, наверху.
Ощущая в кармане электрический фонарик, майор стал медленно спускаться по освещенному трапу.
Вокруг было тихо.
Внимательно оглядев нижнюю панель управления лифтом, кабина его стояла тут же, на этом уровне, Ткаченко двинулся по скупо освещенному плафонами на подволоке коридору. Справа и слева были тяжелые двери с надписями «рыба», «мясо», «консервы», «масло», «фрукты», «овощи», «мука и мучные продукты».
Майор дошел до конца коридора, повернул обратно, и вдруг в этот момент погас свет.
Одновременно лязгнуло в шахте лифта, кабина дернулась и пошла вверх. Ткаченко достал из кармана фонарик, сжал его в левой руке, не включая.
«Вот оно, — подумал Владимир, — начинается… Парни обнаружили себя».
