Подшкипер Свирьин сидел в своей каюте и играл сам с собой в бридж. Этой карточной игре обучил его Марчелло Пазолини. Аполлон Борисович пытался приобщить к ней ребят из палубной команды, но матросам заграничная игра в карты не показалась, они предпочитали забивать «козла» или читать книги, потому и приходилось Свирьину играть в одиночестве: «За себя, — говорил он, цинично ухмыляясь, — и за того парня…»
Едва подшкипер сдал карты для очередной партии, зазвонил телефон.
— Фифти файф — твенти ту? — спросил хрипловатый мужской голос. — Пятьдесят пять — двадцать два?
Подшкипер вздрогнул. Это был условный сигнал, которым Гельмут Вальдорф вызывал его на связь.
— Виноват, — сказал Аполлон Борисович, — но вы ошиблись номером…
И сразу положил трубку на рычаг, опасливо покосился на запертую дверь и стал торопливо собирать карты в колоду.
Согласно цифровому коду, переданному гауптштурмфюре ром, подшкипера ждали в районе плавательного бассейна, на правом борту.
Но Свирьин не пошел туда сразу. Он поднялся на главную палубу, заглянул в музыкальный салон, где несколько пар танцевали под музыку из динамика, оркестр должен был начать работу позднее, затем отправился в бар, уселся за стойку. Подшкипер наивно полагал, что обозначая свое присутствие в различных местах, он обеспечивает себе алиби. Зачем оно ему необходимо — на этот вопрос Свирьин вряд ли бы ответил. Просто он знал из прочитанных им детективов и просмотренных плохих фильмов, в хороших про алиби не говорят, это давно стало общим местом, что им, этим самым алиби, необходимо запастись, когда идешь на «дело». А свидание с представителем «фирмы», завербовавшей Шорника, Аполлон Борисович изначально считал преступлением, и это обстоятельство должно, конечно, считаться в какой-то мере смягчающим его бесспорную вину фактором.
Бармен заметил севшего за стойку подшкипера и вопросительно посмотрел на него.
— Как всегда, Анатоль, — сказал Свирьин. — Цитрус унд рашен водка… Исполни, земляк!
Анатолий Мордовцев, чернявый парнишка из Саранска, понимающе подмигнул подшкиперу, налил в чистый бокал «джус оранж» — апельсиновый сок, затем влил туда сто граммов водки, предназначавшейся только для иностранцев.
— На здоровье, Аполлон Борисович, — приветливо произнес бармен и аккуратно поставил бокал перед подшкипером, к которому относился с особой предупредительностью, поскольку знал, что Свирьин тоже родом из Мордовии.
Подшкипер залпом выпил сок с водкой и медленно сполз с крутого сиденья. Ох, как не хотелось выходить сейчас из этого такого уютного, прохладного бара! Сидел бы здесь хоть до утра… И надо же было ему так подзалететь с этой Деткой Диззи! Проклятый Марч… Чтобы такое придумать, как проучить волосана Пазолини?
Свирьин вздохнул, понимая, что ничего он так и не придумает, что Марчелло неуязвим, а вот ему, Аполлону, придется тянуть эту лямку, конца этому не видно, правда, «башлями» его не обижают, но какими «хрустами» измерить тот страх, который охватывает его по ночам, и днем тоже, при каждом телефонном звонке… Вот и сейчас подшкипер чувствует, как дрожат у него колени, как охватила все тело противная, изматывающая душу слабость.
— Запишешь, Толя, — сказал он, собираясь с силами.
Бармен кивнул.
Аполлон Борисович вышел из бара на левый борт. Он решил обогнуть бассейн с кормы и подойти к месту встречи на правом борту.
«Калининград» полным ходом пересекал Средиземное море. Солнце уже село и сразу, как это бывает на юге, на небе загорелись звезды.
Но звезды сейчас не занимали Свирьина. Он медленно брел вдоль борта, направляясь на ют, и не единой мыслишки не было в его запутавшейся, забубенной голове.
На юте подшкипер постоял с минуту, поглядел на фосфорецирующий кильватерный след, который оставлял лайнер за кормой.
И только на минуту, может быть, другую, вспомнилось ему детство, проведенное в районном городе Темникове, что стоит на мордовской реке Мокше, школьные походы в заповедник имени Смидовича, расположенный близ города, его могучие сосновые леса с примесью широколиственных пород, таинственные карстовые промоины, встречи с пятнистыми оленями, маралами, зубрами и необыкновенным красавцем — черным аистом…
— Черный аист! — прошептал Аполлон Борисович и горько усмехнулся. — Черный аист принес меня на этот свет…
На мгновение промаячило перед ним доброе лицо его матери, Феодосьи Захаровны, работницы Темниковского пенькозавода, души не чаявшей в единственном сыночке, которого оставил ей возвращавшийся после войны через Мордовию солдатик из Ардатова, помаячило там, в той стороне, откуда плыл «Калининград», и исчезло.
Аполлон Свирьин решительно оттолкнулся от релингов и направился к плавательному бассейну.
Но здесь никого не было. Подшкипер растерянно оглянулся. Из-за вытяжного вентилятора выдвинулась человеческая фигура. Свирьин всмотрелся и узнал господина Краузе.
— Добрый вечер, — сказал он, стараясь, чтоб голос его прозвучал достаточно бодро.
— Здравствуйте, Шорник, — ответил Гельмут Вальдорф. — Давайте отойдем в сторону. Нельзя, чтобы нас видели вместе. Надо поговорить.
— Это верно, — согласился подшкипер. — Увидят — сразу настучат помполиту: Свирьин якшается с иностранцем.
— Тем более, — сказал гауптштурмфюрер, увлекая Аполлона Борисовича к фальшборту.
Там он сказал:
— Мы получили радиограмму, Шорник. Руководство нашей организации выражает вам благодарность за оказанную помощь. Теперь, когда передали нам известный груз, вы освобождаетесь от принятых ранее на себя обязательств. А по прибытии в конечный порт получите крупную денежную премию.
«Свободен! — мысленно вскричал Свирьин. — Я свободен… И премия… Как здорово, черт побери!»
Никто не уполномочивал Гельмута Вальдорфа сообщать Шорнику подобную информацию. Он применил сейчас старый, излюбленный им, кстати говоря, прием, которым всегда пользовался перед тем, как ликвидировать ставшего ненужным или опасным агента.
Нет ничего радостнее для человека, завербованного на компрометирующих материалах, «компрах», как выражаются профессионалы, чем сообщение: его отпускают на свободу, он вырвался из железных объятий специальной службы. И тогда агент вдруг расслабляется, утрачивает бдительность, перестает быть настороженным — и вот и бери его голыми руками.
И потом, считал гауптштурмфюрер, весьма человечно дать обреченному агенту, который все-таки работал на тебя, приносил некую пользу твоему делу, дать ему возможность испытать последний всплеск радости, почувствовать себя счастливым от иллюзорного представления, будто он освободился, хотя давно и каждому известно: от обязательств перед разведкой освобождает только смерть… Но об этом в такие минуты забывают и настоящие специалисты, куда ему до них этому жалкому Аполлону Свирьину, продавшему родину за иностранные портки и кассеты, на которых потерявшие совесть самцы и самки в человеческом обличье участвуют в свальном грехе, демонстрируют древние пороки и извращения.
Возликовал подшкипер Свирьин, а Гельмут Вальдорф, тем временем, примеривался, как удобнее зарезать Аполлона Борисовича. «Я сделаю его, как цыпленка», — решил гауптштурмфюрер, когда получил приказ Биг Джона.
Он мог использовать для убийства более современные средства, одолжив их у сообщников, но бывшему начальнику Легоньковского СД захотелось показать, как тверда еще его рука, которая сжимала сейчас в кармане нож с лезвием на пружине.
— Смотрите! — воскликнул Гельмут Вальдорф, протягивая руку в сторону моря. — Огонь…
