— Мы не…

— Молчать! Я не позволю!

— Зачем вы так…

— А-а-а, сердце… умираю! Ну, чего бельма-то бесстыжие вылупили? Приятно смотреть, как человек задыхается?! Хотите, чтоб я сдохла?!!

— Может, лекарство какое…?

— Ой, рука! Рука отымается! Ларусенька, что же ты стоишь?! Капли! Грелку скорее! Уми-ра-ю!

— Лар, давай «скорую» вызовем?

— Тише ты. В комнате все слышно. Нужна будет «скорая», она сама пошлет. Знаешь, как она смерти боится.

— Смерти? Она же молодая?

— Смерти боятся не старые, а много грешившие. Капай в эту рюмку, она из другой пить не будет.

— Грешившие? Как это?

— Закручивай плотнее пробку. Теперь из-за тебя истерик не оберешься.

— ИЗ-ЗА МЕНЯ?!

— А то из-за кого же? Кто ей про вечеринку все разболтал?

— Я?! Да она и без меня все знала.

— Дурочка, она тебя на пушку брала, а ты и рада поддакивать.

— Я не рада… А ты ей что, ничего не говорила?

— Как же, разбежалась ей говорить! Чтоб она потом всех затаскала.

— Кого затаскала? Куда?

— Тише ты! Пойди, отнеси грелку.

Вот это да! Оказывается, это я натворила. То-то я чувствовала, что каждым словом подвожу Ларуську, а выкрутиться не могла. Действительно, дура, только все напортила.

— Лар, она требует «скорую» вызвать.

— Теперь придется час на дожде торчать.

— Зачем же мокнуть, машина сама придет?

— Да, в наших дворах машины путаются, не могут парадной отыскать… Одевайся, пока я позвоню.

— Ларусь, можно я с тобой в подворотне постою?

— Как хочешь.

— Темно тут. Холодно.

— Ничего. Забирайся ко мне под зонт.

— Ларусь, я не хотела тебя подводить. Просто я не умею с твоей мамой. На нее вроде посмотришь, она вся шелковая, голубая, в ямочках. А начнет допрашивать — просто страшно. Неужели она считает, что так тебя воспитывает?

— Ничего ты не понимаешь.

— И ругается по-страшному.

— Привычка.

— Какая привычка?

— Привыкла всю жизнь над людьми издеваться. Никак не может остановиться.

— Над какими людьми?

— Над заключенными.

— Какими заключенными?

— Ну, чего ты вылупилась? Локотки, говоришь, в ямочках, пухлые пальчики? А знаешь, что она этими пальчиками отрывала пальцы заключенным?

— Как это?!

— Очень просто: засовывала их руки на допросе в железную дверь и со всех сил захлопывала.

— Ой!

— Что «ой»! Поработала бы в КГБ — не тому бы научилась.

— Зачем же она работала?

— А куда ей деваться? Бабка была богатющая. Растила ее как барыню. Потом бабку раскулачили и сослали. Мать товарняками пробралась в Ленинград. Приехала, а тут: ни жилья, ни специальности. Поди- ка, поработай в шелковых платьях на заводе.

— А отец?

— Что отец? Он тоже из органов.

— Откуда ты знаешь?

— Чего там не знать? Он пьяный как начнет орать, не захочешь, да услышишь. Иди домой.

— Нет, я дождусь «скорую».

— Иди, вон ты вся дрожишь. Еще схватишь воспаление легких. Потом за тебя отвечай.

— А ты?

— Катись, тебе говорят!

Скверно человека одного в беде оставлять. И оставаться нельзя. Зуб на зуб не попадает.

Нужно добежать до ближайшей витрины и взглянуть на руки. Скорее, скорее, а то все лампы потушат. Ага, аптека. Ну-ка? Н-нет, лапы красные, скрюченные, кожа сморщилась. Не похоже, чтоб такие несчастные руки стали засовывать в железную дверь.

А вдруг… всякие руки совали, без разбору? Трах! Пальцы разлетаются по цементному полу! Трах! Последний висит на ниточке! Нет, не дам свои закоченевшие лапы. Поглубже в карман засуну. Скорей, скорей бы домой. Хоть бы мама дома оказалась. Хоть бы…

— Мам, представляешь, какой ужас!

— Представляю. Уже десять, а ты шляешься неизвестно где.

— Мам, ты на родительском собрании мать Ларуси видела?

— Не помню. Смотри, пальто промокло насквозь.

— Ну, такая вся общественница, в родительском комитете…

— Не помню.

— Ну, всегда ходит в голубых шелковых платьях и Ларуську за каждую тройку ругает.

— Снимай мокрые ботинки.

— Ну вот, Ларуську ругает, а сама в госбезопасности работала и заключенным пальцы отрывала.

— Слушай, по-моему, у тебя жар. Разувайся немедленно, я чай согрею.

— Подожди, ты не понимаешь. Только представь — огромная железная дверь и беззащитные человеческие руки…

— Прекрати. Откуда ты все это взяла?

— Ларуська сама сказала. И не только это. У них вся квартира такая: будто в ней окаменели стоны, крики, угрозы.

— У тебя больное воображение. Всегда были люди с садистскими наклонностями, иногда они пробирались на такие места, где давали выход своей жестокости. Но они не могут перечеркнуть все то героическое, что сделал народ во время войны и в период восстановления.

— Но теперь их надо самих в тюрьму посадить. Пусть на своей шкуре попробуют.

— Наказать их и лишить твою Ларису матери?

— Она и Ларуську мучает.

— Какая никакая, она — мать. Мать никто не заменит. Иди салат есть.

— С мясом? Нет, я теперь мясо никогда не смогу есть.

— Ладно, ложись. Тебя знобит. Сейчас принесу чай, укутаю тебя потеплее и грелку к ногам положу.

— Не надо.

— Что не надо?

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату