— Новенький? Не знаю. Он забавно «г» выговаривает. Наверно, с юга приехал. Там все так мягко говорят.
— Из Севастополя. У него отец офицер. Слушай, бабуля, уведи ты его в спальню уроки делать. Он же нам мешает.
— Идем, идем, мой хороший, девочки большие. Не будем им мешать.
Нехорошо, что мы выгнали людей. Вовсе они нам не мешали. Делали тихонько свои уроки.
— А на внешность как?
— Кто?
— Ты что, совсем? Новенький!
— Ничего. Волосы светлые, глаза серые. Как все.
— Ну да, как все, а ресницы ты заметила? А ямочку на подбородке? Если хочешь знать, в него все девчонки уже втрескались.
— А я думала, что все за Летуновым бегают.
— Вспомнила! На него теперь только одна дура Мишина пялится. Между прочим, твоя распрекрасная Ларусенька ему записку написала.
— Кому?
— НОВЕНЬКОМУ!
— Что ты кричишь? Не могла она ничего писать. Ты ее мать не знаешь. И вообще, что писать? «Давай с тобой дружить»? Глупо.
— Ничего не глупо. Так все делают. Тебе имя Виталик нравится?
— Нет. Детское какое-то. От него карамельками пахнет.
— Сама ты карамелька. А знаешь, где он живет? Около Выборгского дома культуры. Ларуська специально туда гулять ходила, чтобы на окна посмотреть. Хочешь, пойдем, покажу тебе, где он живет?
— А как же уроки?
— После уроков.
— Неудобно, вдруг он в окно посмотрит и догадается, что мы ради него к Выборгскому притащились. Мы ведь там никогда не гуляли.
— Не гуляли — так будем. Он нам не указ. Кстати, о чем с тобой историчка на перемене говорила?
— Она хочет организовать в школе музей русской живописи и послала меня на курсы в Русский музей.
— Зачем?
— Чтобы потом водить экскурсии.
— И ты будешь ездить?
— Конечно.
— А мне можно с тобой?
— Почему же нельзя? Вместе заниматься в сто раз интереснее. И Ларуську уговорим. Представляешь, как здорово будет?
— Нет, Ларуську не стоит. Ее мамочка как пойдет допрашивать — сразу руки затрясутся, будто кур воровала.
— Можно попросить историчку с ней поговорить.
— Брось ты связываться. А слабо Новенького с нами позвать?
— Неудобно, да и не мальчишеское это занятие. Им не интересно.
— Слушай, а почему историчка тебя так любит, а англичанка терпеть не может?
— С чего ты взяла, что любит? Просто у исторички мне интересно на уроках, а у англичанки нет.
— Ага, я заметила, что она тебе оценки занижает.
— Воспитывает: боится, что я стану зазнаваться.
— Да ну, ты не такая. Между прочим, знаешь, сколько страниц я по твоей английской книге прочла? Шесть. Никогда бы не подумала, что можно запросто так на иностранном языке читать.
— Она же адаптированная.
— Ну и что? Мой папка как увидел, что я английскую книгу читаю, прямо обалдел. Даже обещал туфли подарить к Новому году, если я ее закончу.
— Конечно, закончишь, она же легкая.
— Представляешь, здоровски будет: едем мы с тобой в трамвае в Русский музей, а по дороге ля-ля- ля по-английски. Все: «Что такое? Иностранки!» А мы: «Донт андестенд ю»!
— Ну что ты, по акценту же заметно.
— Да кто там разберет! Кончила упражнение?
— Угу.
— Пошли к Выборгскому прошвырнемся.
— А математика?
— Успеется. Смотри какая погода! Когда еще такое солнце увидишь!
— И правда, здорово! Солнце и снег! Все вокруг белоснежное, незатасканное.
— БА-БУ-НЯ! Закрой за нами. Я часа через два вернусь.
— Зачем ты тетрадку взяла?
— Это не тетрадка. Это альбом. Я сюда хорошие стихи переписываю. Про Евтушенко слышала?
— Угу.
— Это самый современный поэт.
— А Людмила Николаевна сказала, что Андрей Вознесенский.
— И он тоже. И Рождественский. Хочешь, почитаю тебе что-нибудь про любовь?
— Угу. Только я стихи плохо понимаю.
— А чего там понимать? Слушай и все. А еще лучше их наизусть учить. Потом прочтешь их мальчишке, который тебе нравится. Вроде бы ничего особенного — стихи, их везде печатают. А на самом деле, это — «про это самое».
— Ну, читай…
— Нет, посмотри направо.
— Что я, не видела: обыкновенный Выборгский дворец культуры. Вечно на ремонте.
— А теперь посмотри налево.
— Обыкновенный дом.
— Нет, не обыкновенный. В нем Новенький живет. Пошли со двора, я тебе его парадную покажу.
— Вдруг он выйдет?
— Подумаешь. Мало ли куда мы идем.
— Нет, я не пойду. Мне еще сегодня на Кировский к бабушке ехать. Она опять заболела, и нужно продукты везти.
— Как знаешь. Только Ларуське не говори, что мы сюда ходили.
Глупое ощущение: будто меня к этому Новенькому тащат, как кота на дачу. Глаза у бедной зверюги вытаращены, из сумки он всеми лапами вырывается, а ему: «Потерпи, миленький, это для твоей же пользы нужно».
— Бабушка, ряженки нигде не было.
— Кефир, небось, купила? Знаешь ведь, что у меня от него в животе потом как в тракторе урчит: урр-урр. Домой заберешь. И не покупай его больше.
— Масло и яйца на кухню снести?
— Нет, между окнами положь. Целее будут. И вот что: натри-ка ты мне полы. Не люблю в грязи сидеть — это для меня нож острый. Вчера больная на карачках ползала, полы мастикой мазала.
— Подождала бы меня.
— Тебя дождешься. Неделю прошу: купи мне пчелиный яд. Все говорят, при моей болезни— это
