в том смысле, что до окончания кувейтского кризиса любая активность на этом направлении будто бы станет восприниматься как уступка Саддаму Хусейну. В свою очередь советская сторона этот тезис последовательно отводила, доказывая политическую целесообразность серьезного обнадеживающего сигнала не только арабским верхам, но и арабским народным массам, за влияние на которые в то время шла активная борьба между противниками и сторонниками Саддама Хусейна.
В конце ноября во время встречи в Нью-Йорке Бейкер был вынужден пообещать Шеварднадзе, что на следующей их встрече в Хьюстоне можно будет сделать соответствующее совместное заявление. Но в Хьюстоне, где 10-12 декабря министры обсуждали широкий круг вопросов, Бейкер, несмотря на все давление на него со стороны Шеварднадзе, ушел от выполнения этого обещания. Не удалось договориться и о том, чтобы Совет Безопасности принял резолюцию по БВУ, продемонстрировав тем самым равный подход к урегулированию как кувейтского кризиса, так и палестинского и иных аспектов арабо-израильского конфликта. Госсекретарь давал лишь твердые заверения безотлагательно заняться арабо-израильскими делами сразу же после освобождения Кувейта (это обещание Бейкер выполнил). Думаю, что настойчивость министра иностранных дел напрасной не была.
Возвращаясь из США, Э.А. Шеварднадзе нанес визит в Турцию, куда его уже давно звали. Сверить лишний раз часы с нашим южным соседом, который к тому же граничит с Ираком, было в любом случае полезно. Я был доволен, что министру удалось посетить Анкару, поскольку сам в октябре заверял турок, что это будет сделано при первой же возможности. К сожалению, сорвалась планировавшаяся встреча Эдуарда Амвросиевича там же с Ясиром Арафатом (последнего турецкие власти попросту не пустили на свою территорию в знак недовольства позицией ООП в вопросе о Кувейте).
В Москву министр вернулся незадолго до открытия Четвертого съезда народных депутатов СССР, обещавшего быть бурным, так как внутренняя обстановка в стране к тому времени сильно накалилась. Но настоящей сенсацией стал второй день работы съезда – 20 декабря 1990 года.
Отставка Э.А. Шеварднадзе
19 декабря мне пришлось сильно задержаться на работе – готовили речь министра на завтрашнем заседании съезда, в которой, в связи с запросами депутатов, Эдуарду Амвросиевичу предстояло рассказать, что сделано в области внешней политики руководством страны и МИДом, как формируются внешние условия для развития страны. В таком выступлении нельзя было обойти проблемы Персидского залива, Ближнего Востока, Афганистана. В подготовке соответствующих разделов я и участвовал.
На следующее утро я лишь мельком и совершенно случайно видел министра, когда он шел в пальто по коридору в направлении лифта какой-то весь отрешенный и, как мне показалось, очень усталый. «На съезд, Эдуард Амвросиевич?» – спросил я. Он кивнул. «Ни пуха, ни пера», – исполнил я традиционное напутствие и получил столь же традиционный для таких случаев ответ. Я понимал, что на съезде его опять будут пытаться клевать и всецело ему сочувствовал. Но я и представить себе не мог, с каким уже принятым тяжелым, выстраданным решением он туда направлялся.
Эдуард Амвросиевич выступил на съезде совсем не с тем материалом, что готовил ему накануне мидовский аппарат. А с совершенно другой речью – коротким, но полным внутренней боли протестом против того, что творилось тогда в политической элите страны, которая, разбившись на несколько фракций, все глубже втягивалась во внутренние распри. При этом главным объектом атак все больше становился сам Горбачев и те, кто были его основной опорой в перестроечном процессе. Многие, пуская стрелы в Шеварднадзе, метили в Горбачева, хотя и у самого Эдуарда Амвросиевича хватало ярых противников и скрытых недоброжелателей. Выступая на съезде, Шеварднадзе назвал это настоящей травлей и был недалек от истины. Чаша его терпения переполнилась, и с трибуны съезда он заявил, что уходит в отставку. По-моему, это был первый случай в советской истории, когда член правительства такого ранга решился на публичный поступок протестного порядка.
Думаю, что отставки бы не случилось, если бы М.С. Горбачев хоть раз дал достойную отповедь наскокам на внешнюю политику правительства, поскольку в конечном счете это была его президентская внешняя политика, а не только политика МИДа. Но он предпочитал лавировать, держаться как бы «над схваткой» и в результате потерял сильную и, как теперь говорят, «знаковую» фигуру – политического тяжеловеса, способного по крайней мере говорить на равных с руководителями союзных республик, что тогда имело первостепенное значение. Кто знает, сохрани Горбачев Шеварднадзе в своей команде, и ново-огаревский процесс переговоров с республиканскими лидерами мог бы пойти получше, а там, глядишь, и до путча дело бы не дошло. Против Шеварднадзе интриговали прежде всего те из окружения Горбачева, кто через несколько месяцев организовал ГКЧП. Он им мешал.
Решение уйти в отставку Эдуард Амвросиевич принял в кругу семьи. Из мидовцев он посвятил в него только своих личных помощников Т.Г.Степанова и С.П.Тарасенко. Для всех заместителей министра, как, впрочем, и для Горбачева, это стало полнейшим сюрпризом. Я искренне жалел, что наша дипломатическая служба теряла своего руководителя, который за неполные шесть лет пребывания на посту министра завоевал у подавляющего большинства мидовцев чувства уважения и симпатии.
В вышедшей в США книге воспоминаний посла Мэтлока я встретил такие строки, относящиеся к моей встрече с ним у него в резиденции в тот самый день – 20 декабря: «Один из заместителей Шеварднадзе Александр Белоногов приехал на ланч, и мы атаковали его вопросами. Он утверждал, что не имел понятия об отставке министра, пока сам не узнал о ней из его речи. Я спросил, считает ли он, что Шеварднадзе можно уговорить пересмотреть решение. «Нет, насколько я его знаю», – был ответ. «Он не захочет, чтобы на него смотрели, как на способного к трюкачеству. Здесь затронута его честь». Конечно, каждому, кто действительно знал Шеварднадзе, этот вопрос показался бы глупым».3
«Шеварднадзе,– пишет Мэтлок,– достиг замечательного успеха в обеспечении внешнеполитических задач перестройки, но Горбачев находился теперь в очевидном отступлении на домашнем фронте. Я полагаю, что знал Шеварднадзе достаточно хорошо, чтобы сознавать, что он не из тех, кто сбегает. Совершенно очевидно, что он был чувствителен к критике, но он, конечно, отбивался бы, если бы была надежда победить. Он должно быть чувствовал, что Горбачев был готов принести его в жертву консерваторам, которые собирались вместе, чтобы совершить переворот».4 Приведя конкретные примеры из сферы советской внешней политики, когда президент СССР подставлял своего министра иностранных дел, Мэтлок не упоминает кувейтский кризис. Знаю, однако, что и это направление привносило временами свою дозу горечи из-за интриг, рождавшихся в кремлевских коридорах. Заявление Э.А. Шеварднадзе об отставке вызвало у народных депутатов СССР неоднородную реакцию: кое-кто радостно потирал руки, но большинство депутатов, видимо, все же осознало, что уход министра не должен создавать впечатление, что Москва меняет курс или не знает, что делать. 29 декабря съезд принял специальное постановление, одобряющее «политическую линию и практические шаги советского государственного руководства и правительства СССР в связи с кризисом в зоне Персидского залива, меры по обеспечению безопасности и возвращения из Ирака на родину советских граждан». «Съезд,– говорилось в постановлении,– подтверждает поддержку соответствующих резолюций Совета Безопасности ООН, принятых после вторжения Ирака в Кувейт, и особенно подчеркивает приверженность поиску в полном соответсвии с этими резолюциями мирного разрешения кризиса». «Съезд,– продолжаю я цитировать постановление,– обращается к руководству и народу Ирака с настоятельным призывом проявить чувство высокой ответственности за судьбы родины и международного мира, выполнить основанные на нормах цивилизованного общежития и законности требования мирового сообщества. Иракские войска должны уйти из Кувейта, а независимость этой страны и ее суверенитет должны быть восстановлены».
Таким образом, постановление высшего органа государственной власти СССР все ставило как должно на свои места, нейтрализуя в какой-то мере очень негативную реакцию в мире на отставку Э.А.Шеварднадзе. Радовались ей разве что в Багдаде, да еще кое-где.
На следующий день, 30 декабря, я официально вручил текст постановления съезда послу Ирака для передачи его в Багдад, подчеркнув, что его принятие высшим органом власти страны показывает важность, которую СССР придает проблеме урегулирования кризиса в Персидском заливе. В международных делах, говорил я, для нас сейчас нет более острой проблемы. Постановление отражает мысли и чувства советских людей в отношении сложившейся ситуации, является мандатом для наших дальнейших действий на этом направлении. В заключение выразил надежду, что «пауза доброй воли», предоставленная Ираку в соответствии с резолюцией 678, будет использована так, как это предполагалось Советом Безопасности, и что новый год будет годом мира, а не войны.
