пойдет в производство. Выбор наилучшего решения Мясищев предоставлял самим конструкторам, оставляя за собой право согласиться или нет.
— Конечно, я могу самостоятельно решить вопрос, но тогда должен и зарплату за вас получать, — говаривал он в подобных случаях.
Такими «воспитательными мерами» он стимулировал развитие инициативы, повышенного чувства ответственности. Всячески поощряя творческий порыв, в особенности у молодежи, Владимир Михайлович искренне радовался успехам коллег. Не было и намека на то, чтобы отталкиваться от несобственных идей, стирая чужое авторство. Вкладывая в модификацию Пе-2 массу прогрессивных мыслей, Главный всегда подчеркивал приоритет помощников, по праву заслуженный.
А ведь в иных КБ порой дело обстояло по-другому. Расскажу анекдотичный случай, относящийся уже к послевоенному периоду и весьма характерный для одной из известных авиационных фирм. Однажды в кабинет главного конструктора вошел начальник бригады и положил на стол чертежи шасси с объяснительной запиской, начинавшейся словами: «Спроектированное нами шасси…» Шеф прочитал начало записки, побагровел и в нелицеприятных выражениях попросил коллегу удалиться. Тот начал ломать голову, чем же не потрафил руководителю. И тут его осенило. Он быстренько исправил начальную букву в слове «нами» (получилось — «спроектированное вами шасси») и бодро вернулся в кабинет. Расчет оказался верным — шеф сделался мил и любезен…
Очень импонировало окружающим спокойствие Владимира Михаиловича. Время сложное, военное, люди издерганы, нервы напряжены, тут недолго сорваться, перейти на крик. Подобное случалось с Мясищевым крайне редко. Он не вспыхивал как спичка по любому поводу, в критических ситуациях не поддавался эмоциям. Сдержанные, даже медлительные движения, негромкая, четкая, похожая на дикторскую речь, вежливая улыбка («смайлинг», как он говорил) вызывали уважение, граничащее с почтением. Легко ли было столь безукоризненно владеть собой, когда внутри бушевал вулкан? Ведь он живой человек, из того же теста, что и другие. Конечно, нелегко, но он сумел.
— На лице не должны отражаться никакие эмоции, — считал Мясищев. — Даже если живот болит, вовсе не обязательно, чтобы об этом догадывались остальные.
Наверное, в силу такой своей «доктрины» он беседовал с чужими или малознакомыми людьми несколько натянуто, строго держа дистанцию. Но, по мере узнавания, теплел, «смайлинг» уступал место открытой доброй улыбке, Владимир Михайлович становился проще, откровеннее. Любил, что называется, поиграть, попредставлять, выказывая некоторые актерские способности (очевидно, след юношеского увлечения театром). И все же до конца открытым и доступным, подобно Туполеву, не выглядел. Такой уж характер.
В те годы Владимир Михайлович и заслужил прозвище, которое сопровождало его всю дальнейшую жизнь. Прозвище вовсе не обидное, скорее забавное, и, как всякий продукт устного народного творчества, стопроцентно меткое, точное, чуть-чуть со смешинкой — «народный артист», или просто «артист». Оно объяло многое: приметную, и впрямь актерскую, внешность, некоторую склонность к самолюбованию, хорошо поставленный голос, привычки такие, как поддергивание отутюженных штанин, когда садился (несмотря на трудный военный быт, Владимир Михайлович поражал аккуратностью), легкое прикосновение платка к краешкам губ… Прозвище, повторяю, было без всякого обидно-уничижительного оттенка, который мог быть вложен в него («Ну, артист…»). Слово «артист» произносили уважительно-горделиво.
Мясищев знал о данном ему прозвище, относился к этому вполне лояльно, даже как бы поощрял его распространение, например, демонстративно долго охорашивался у зеркала при входе в КБ.
Война вступала в решающую фазу. К осени сорок третьего гитлеровцы, после тяжелейшего поражения в грандиозной Сталинградской битве, проиграв сражение на Кубани, понеся колоссальные потери на Курской дуге, начали откатываться на Запад. В полночь 5 августа москвичи впервые увидели всполохи салюта, знаменовавшего освобождение Орла и Белгорода.
В тот период явно обозначилось превосходство советской авиации. В третьем томе «Истории Великой Отечественной войны» приведены характерные цифры. В 1943 году наша авиапромышленность дала фронту около 35 тысяч самолетов — на треть больше, чем в 1942 году. Соответственно увеличился и выпуск моторов — 49 тысяч по сравнению с 38 тысячами. По темпам выпуска боевых машин германская авиапромышленность отстала от советской. Только за два упоминаемых года советские летчики получили почти на 20 тысяч самолетов больше, чем асы люфтваффе. По летно-тактическим данным краснозвездные машины не только не уступали германской технике, но и во многом превосходили аналогичные образцы.
Ежедневно отечественный фронт получал около 100 самолетов. Какой же мощью обладали заводы, эвакуированные в Сибирь и на Волгу, что сумели в кратчайшие сроки наладить массовое производство истребителей, бомбардировщиков, штурмовиков! Какой мерой измерить подвиг конструкторов, инженеров, рабочих, в тылу ковавших победу?!
Мясищев поддерживал тесные связи с летными частями, интересовался мнением летчиков о «пешках», расспрашивал об операциях, в которых они участвовали. В сборе сведений о Пе-2 ему помогал Константин Иванович Трунов, ведавший службой боевого применения самолетов. Собранные данные весьма пригодились, когда началась широкая модификация Пе-2.
Владимир Михайлович отчетливо понимал: необходимо иметь соответствующую техническую базу, притом отдельную, не связанную с серийным выпуском.
— Без опытного производства нечего и думать об улучшении «пешек», — сказал он товарищам сразу по приезде в волжский город.
— Производство есть, только хилое. Мелкие задачи мы еще можем решать, а вот крупные — увы… — признался Николай Матвеевич Гловацкий.
— А что мешает производству развиваться?
— Завод, понять можно, озабочен серией, а тут мы со своими просьбами…
— И тем не менее опытная база необходима.
С помощью наркомата Мясищев добился нужного разрешения. Для опытного производства выделили два цеховых пролета, поставили оборудование. Теперь Гловацкий мог развернуться вовсю.
Одной из первых модификаций «пешек» стал Пе-2Б — трехместный пикировщик с 600 килограммами бомб. Дальность его полета достигала 1400 километров, скорость — 540 километров в час. Он был рекомендован в серию.
В силу своих разносторонних достоинств «пешка» легко позволяла превращать себя в самолеты самого разного профиля. Так появился Пе-2Р — опытный экземпляр дневного самолета-разведчика, начиненного фотоаппаратурой. Дополнительные подвесные баки с топливом способствовали увеличению дальности полета до 1700 километров. Самолет-разведчик летал без бомб, имел на борту три пулемета. Скорость его достигала 580 километров в час.
Были и другие модификации: Пе-2М — скоростной бомбардировщик с двумя климовскими моторами ВК-107А, Пе-ЗМ — двухместный истребитель, Пе-2Д, Пе-2 «Параван», предназначенный для преодоления аэростатных заграждений… Судьба этих машин складывалась по-разному: одни шли в серию, другие оставались опытными, однако служили своеобразными летающими полигонами для испытаний многих новинок, не пропадающих бесследно.
Наиболее значительной модификацией «пешки» стал самолет Пе-2И. Предыстория его довольно любопытна. Она связана с одним из самых удивительных самолетов второй мировой войны — английским бомбардировщиком «Москито».
Вот как рассказывает о «Москито» авиаконструктор А. С. Яковлев:
«Это был деревянный двухмоторный самолет, обладавший скоростью лучших истребителей того времени — около 600 километров в час — и большой дальностью. Машина эта, близкая по своим размерам к истребителю и благодаря этому малозаметная, под управлением лучших, специально обученных английских летчиков наносила огромный ущерб гитлеровцам: она проникала в глубокие тылы и совершала там диверсии почти безнаказанно.
Достаточно сказать, что на тысячу самолето-вылетов бомбардировщиков «Москито» было потеряно только одиннадцать машин. Машина имела пушечное вооружение впереди и могла драться с истребителями противника. Это позволило англичанам совершить дневной налет на Берлин в январе 1943 года.
На самолетах «Москито» англичане произвели ряд неожиданных, обеспокоивших гитлеровцев дневных
