Галина Галахова
Поющий тростник
НАЧАЛИ…
В некотором царстве, в некотором государстве под названием первый 'А' Жила-была учительница по имени-отчеству Наталья Савельевна. Однажды Наталья Савельевна вошла в первый 'А'. Навстречу ей встала половина класса. Остальные болели. Сильная эпидемия гриппа свалила переутомленных новой программой первоклассников. Головы их, раскаленные высокой температурой, не знали покоя ни днем ни ночью. Стоило им – бедным первоклассникам – забыться, как откуда ни возьмись налетало на них жуткое чудовище по прозвищу X, стягивало их щупальцами и хрипело: 'Чему я равно?' На него бросались углы тупые и прямые, а острые углы врезались ему в лапки-щупальца, раскачивались и скрипели. Неизвестное X превращалось в букву 'х' и хихикало: 'Я не из математики. Я – буква. Я почти шипящая!'
Исчезали углы тупые и острые, исчезали углы прямые и неравенства, приходили в детские сны буквы шипящие. Они водили хоровод и шипели:
Чи, ши, щи, – трепещите, малыши! Ча, ша, ща, – мы проглотим малыша!
Иванов Саня вскрикивал во сне, заливался слезами, но никак не мог выбраться из жуткого хоровода. А Маша Соколова все повторяла в бреду:
– Нет, ты не чящя, а чаща. Я тебя выучила.
Федя Гончаров ударил букву 'щ', когда она карабкалась ему на грудь. Распалась 'щ' на букву 'ц' и крючок, и на этот крючок Федя свою ушанку повесил.
Если бы Наталья Савельевна знала, какие муки терпели ее ученики, она полюбила бы их еще сильнее. Она с грустью посмотрела на пустые парты и представила себе тех, кого сегодня нет. Всего полгода она знала своих первоклассников, но была уверена, что знала их раньше – еще в колясках. Она видела их и взрослыми, уже кончающими школу. Сначала это было вроде коллективного фотографического портрета из тех, что остаются после каждого класса. Но по мере того как глаза ее перебегали с парты на парту, хозяева парт запечатлевались у нее в памяти каждый по отдельности, словно она делала снимки для своего, ей одной нужного архива. Она поразилась тому, сколько человек может вместить ее память, сколько лиц и характеров врезались в нее, – толпы! Как будто смотришь на праздничный Невский с Аничкова моста.
Но в этой толпе детей и взрослых ее сейчас волновали тридцать шесть новых учеников, из-за которых три предстоящих года у нее будут заняты все вечера, а ночами ей будут сниться сны с действующими лицами, как в пьесе.
Конечно, не каждый, а один или несколько заставят ее обернуться назад, вернуться на несколько часов в собственное детство и понять нечто ускользающее от нее сейчас. Конечно, кто-то один или несколько выведут ее из себя, взорвут в ней душевное равновесие, взамен наградят таким не пережитым доселе вдохновением и восторгом, что она почувствует себя настоящей актрисой, а школа представится ей театром, где идет совсем новая пьеса, в которой ей посчастливилось играть.
Потом – в своей будущей жизни – она не раз возвратится в свою сегодняшнюю жизнь, и сердце у нее вдруг сожмется, потому что она почувствует течение этой жизни, ее движение в одну только сторону, ее ощутимую протяженность.
– Садитесь!
Грянул гром среди зимы, – это первоклассники грохнули крышками парт.
Она подняла учеников и снова сказала:
– Садитесь!
Они сели тихо, как садится за окном снег.
Наталья Савельевна улыбнулась. Ее улыбка тотчас же отразилась на лицах первоклассников, которые с завидным терпением ждали начала урока.
Взглянула Наталья Савельевна на Мишу Строева и увидела себя в его глазах: красивую и добрую, какой она никогда не видела себя в зеркале и на людях.
– Начнем урок математики, – сказала Наталья Савельевна и, повернувшись к доске, взяла мел. Следом за ней обнажили авторучки не побежденные гриппом, ее непобедимые первоклассники.
Жизнь первая
МАША СОКОЛОВА ПО ПРОЗВИЩУ ЖИРАФА
Если бы и вправду набраться смелости и разыграть этот первый 'А' на сцене, то главную роль надо было бы отдать Маше Соколовой, которую язвительные старшеклассники прозвали Жирафой. Эти старшеклассники не могли без смеха наблюдать выводок первого 'А', впереди которого шлепала мать-утка Наталья Савельевна, за ней, переваливаясь под тяжелыми ранцами, – ученики-утята, а последняя, ни на кого не похожая, как будто не отсюда, не из этой стаи, легко неслась длинная Маша, которую иначе и не назовешь, как Жирафой.
Девочка и впрямь была худая и высокая для своих семи лет, с длинной шеей, с лицом узким и светлым, на котором едва умещались два больших темных широко расставленных глаза, обладающих редким свойством при взлете ресниц бросать в пространство сноп света. На этот удивительный свет, как ночные мотыльки, безотчетно тянулись дети и взрослые.
Наталья Савельевна, закаленная своей работой до состояния некоторого бесчувствия, всматриваясь в эту девочку, чувствовала себя человеком, заново открытым каждой малой боли, радости и печали.
Но Маша, как неопытный путешественник, блуждая глазами по лицу учительницы, ни о чем таком не думала. Она искала в Наталье Савельевне что-то необходимое только ей, Маше, без чего дальнейшая ее жизнь была бы обыкновенной. И это что-то открылось ей однажды, когда Наталья Савельевна завораживала их таинственностью огромного мира, на постройку которого ушло всего десять цифр и тридцать три буквы.
– Сколько бы книг вы ни взяли, все они состоят из букв алфавита. И никаких других! – сказала учительница.
