работа была расписана не то что по дням, а по часам и минутам. Щепкин долго смотрел на цветные квадратики, ломаные линии, прикидывал: до спуска на воду первой амфибия шесть месяцев и четыре дня. Справятся ли?
5
Николай Николаевич Теткин осторожно приоткрыл дверь в комнату, всунул разлохмаченную голову и заспанным голосом зашептал:
— Даниил Семеныч, пора!
Щепкин поспешно начал одеваться. Окно молочно высвечивалось теплым июльским предрассветом. Было тихо и душно, как перед грозой. За распахнутыми створками в белом парном тумане спали Нижние Селезни. Избяные крыши высовывались из тумана, плавали над ним, как темные лодки.
На торжественный спуск сошлись все кто мог. Самолет выкатывали из цеха на тележке и толкали по узким рельсам до воды при духовом оркестре, со знаменами. Семь раз пролаченная гладкая миткалевая обклейка была цвета открытого моря, светло-зеленая с синим. Алые звезды на крыльях нарисовали большими и яркими. На остром носу кумачовый бант. Трубчатые стальные стойки и подкосы были покрыты алым суриком, саженный деревянный пропеллер окован по концам лопастей надраенной до солнечного блеска латунью. От всего этого амфибия выглядела кокетливо, будто девушка, собравшаяся на торжество.
Рельсы узкоколейки уходили прямо в воду, на глубину, и, когда тележку отпустили на тросе, самолет легко соскользнул с нее — будто нетерпеливо спрыгнул и закачался на поверхности прорытого к Волге узкого заводского канала.
Вдруг стало так тихо, что было слышно, как капают с подкосов редкие капли. Молчали все, задумчиво глядя на самолет. Будто не верили, что это они здесь, в Селезнях, сами сотворили такое. Самолет проплыл несколько метров по инерции и остановился. Щепкину на миг показалось, что он уже летал на этой машине — такой радостно «летучий» вид был у самолета.
Но он тут же одернул себя — для кого торжественный спуск, а для них первое испытание, как машина держится на воде. Держалась она идеально — ни малейшего крена, ровнехонько. Пометки, которые были нанесены по расчетам на корпус, приходились точно в уровень с водой. От ветерка самолет начало разворачивать носом к выходу из канала на Волгу.
— Ишь ты, — протяжно сказала Настька Шерстобитова. — Держи его! Убежит еще.
И тогда все разом грохнули смехом — облегченным и радостным. Натянули швартовый конец, закрепленный в кольце рымболта, развернули самолет «лицом» к берегу, так что всем стало видно его большое, в тринадцать метров размахом, толстое верхнее крыло, махонькие нижние «жабры»-поплавки, острый точеный нос, над которым взблеснуло остекление, и растопыренный рубчатыми цилиндрами новехонький мотор с широколопастным пропеллером.
Бадоян влез на ящик и махнул рукой. Оркестр грянул «Интернационал», красноармейцы из батальона взяли под козырек, селезневцы потащили с голов картузы. Говорили яростно, ликующе и подолгу.
Настька Шерстобитова выступала от имени заводчан из местных молодых людей. Речь составлена была заранее, но она скомкала листочек в ладошке и закричала отчаянно, задыхаясь от страха и торжества:
— Милые вы мои! Разве это наша только радость сегодня? Нет, с нами все честные граждане СССР. Жили мы тут с вами, чё видели? А пришли к нам новые люди и нас с печек постаскивали! Так что от имени всех им, дорогим учителям авиации, носителям света и яркой истины, желаем дальнейшего пути в укреплении стяга Советской нашей дорогой власти! А за успех всего воздушного флота — заявляю наше громкое «ура»!
Селезневцы ждали, что им тут же покажут, как полетит самолет. Но Бадоян объявил, что испытание его будет не в Селезнях, а в положенном для этого месте, в стороне от возможных вражеских глаз. О результатах будет доложено.
Только тогда многие повяли, с чего под берегом стоит на якорях колесный буксир Волжской флотилии, с баржой на прицепе, и отчего на митинге видны и краснофлотцы-речники в белых парусиновых робах и бескозырках. Новый самолет подцепили к шестивесельной шлюпке, подтащили к барже, подняли лебедкой, буксир гуднул и, шлепая плицами, потащился вниз, но течению, а куда, кто его знает. Может, до Нижнего Новгорода, а может, и до самой Астрахани.
Настька Шерстобитова с трепетом ждала, что Коля Теткин тут же уложит чемодан и уедет вместе со всем руководящим составом на испытания. Но никто никуда не уезжал, ни в тот день, ни на другой, и тогда Настька поняла, что баржа далеко не уплыла. Тем более что каждое утро и Щепкин, и Бадоян, и Теткин, и Глазунов садились зачем-то на телегу и торопились куда-то в лес.
Настька решилась и пробежалась на рассвете вслед за телегой. В восьми верстах от Селезней, за лесом, в безлюдном и диком месте, на высоком правом берегу стояли две палатки, под берегом был зачален буксир с баржой, на которой сто та их самолет. Место здесь было покойное и мелководное, называлось Шмелиный плес, далеко от стрежня Волги, за мысом. На невинный этот обман директор Бадоян решился не столько из соображений секретности, сколько из-за боязни неудачи.
— Если оконфузимся на первом же испытании и машина не взлетит, у людей энтузиазм пропадет! — сказал он Щепкину.
Бадоян нервничал. Весной он согласился, что предварительные рабочие испытания еще до госкомиссии Даниил проведет сам, летчику-испытателю они передадут машину только после того, как сами убедятся в том, что не промахнулись и она безотказно летает. Но теперь Бадоян явно оттягивал первый полет: то требовал дождаться чистейшего грозненского авиабензина, то почему-то вызывали у него сомнения новехонькие магнето. А когда он, не глядя на Щепкина, предложил вызвать специалистов из отдела морского авиастроения и сначала показать самолет им, Щепкин не выдержал:
— Ты чего юлишь, Бадоянчик?
— Э… слушай! — с досадой сказал тот. — Я в летчиках мало что понимаю, я по заводским делам специалист. Но все-таки понимаю, что ты уже давно не летал. Когда в последний раз поднимался?
— С год назад, — подумав, подсчитал Щепкин.
— Целый год не летал… — вздохнул Бадоян. — Разучился, может быть, а?
— Вряд ли! — усомнился Щепкин.
— Может быть, подождем настоящего летчика, а? — взмолился Бадоян, тревожно глядя на Щепкина черными глазами.
— Ты что, очумел? — рассердился неожиданно Нил Семеныч. — Даня на любой метле полетит! Тем более эту машину он же лучше себя знает, какого тебе еще рожна надо?
— Успокойся! — сказал ему Щепкин. — Бадоян прав. В небо сразу не полезу, не бойся… Погоняю на рулежке, потом сам скажу, звать тебе пилота со стороны или нет.
На том и порешили.
Целый день Щепкин мотал самолет по плесу. Погода стояла превосходная, штилевая, вода казалась шелковой, переливалась всеми цветами радуги, блестела под солнцем. В кабину Щепкин не взял никого, для центровки положили два мешочка со свинцовой дробью.
Когда взревел мотор и амфибия покатилась неспешно по плесу, краснофлотцы обрадовались — наконец-то полет. Но через час начали уже открыто посмеиваться. Летчик утюжил воду туда-сюда, гонял мотор на малом газу, но не взлетал. Краснофлотцы устали ждать и занялись своими делами: отбивали ржавчину с якорной цепи, драили медяшку на буксире, на берегу, близ палаток, разбивали временный камбуз.
А Щепкин измучился так, будто целый день кидал уголь в топку. Бадоян был прав, он действительно поотвык от пилотской кабины. От раскаленного мотора сверху несло жаром, августовское солнце тоже пекло, тельняшка вымокла не столько от брызг речных, сколько от жаркого пота. В кепке, нахлобученной козырьком назад, в подвернутых по колено штанах и ботинках на босу ногу Щепкин мало походил на
