Мария Галина
Поводырь
* * *
Аргус теснее прижался к моему колену, и так, бок о бок, мы вошли в шлюз. Приветливая стюардесса машинально улыбнулась заученной улыбкой, но, когда увидела аргуса, лицо ее вытянулось.
Я не предвидел, что такое может быть. На больших трассах к аргусам относятся иначе. Да что там, на внешней базе тоже все было в порядке.
– Я не уверена, – сказала она, – формы жизни…
– На аргусов это не распространяется. Есть специальная поправка.
– Я спрошу капитана.
В надключичной ямке у нее дрожала крохотная, завитая перламутровой раковиной «болтушка». Я видел, как шевелятся ее губы, бесшумно, потому что «болтушка» работала в интимном режиме.
Потом она вновь обратила серебряные глаза ко мне и кивнула.
– Регистрация есть?
Я протянул ей карту; в ультрафиолете засветился зеленоватый шарик.
– Это мой, – сказал я. – Моя виза. А вот этот – поменьше, пурпурный – его. Аргуса.
За моей спиной в панорамном квазиокне восходила Земля. Я понял это по тому, что стал отбрасывать еще одну тень.
– Капитан сказал, нужен намордник, – сообщила она, возвращая карту.
– Но это же не собака!
– Тем более.
Я пожал плечами. Ничего подобного я не предусмотрел. Впрочем, по уставу форма моя предполагала ремень, абсолютно бесполезный и чисто декоративный. Я сделал из него петлю и захлестнул ею морду аргуса. Тот укоризненно отвернулся, но стерпел.
– Он слепой! – пораженно воскликнула стюардесса.
– Да.
– Я хочу сказать… у него же вообще нет глаз!
– Верно, – согласился я.
– Почему же их тогда…
Потому что они видят больше, чем ты, хотел сказать я, потому что их зрение иное, оно простирается в глубь силовых полей, туда, где человек слеп и беспомощен…
Но вместо этого я пожал плечами.
– Проходите в передний конец салона, – сказала она, – там места для пассажиров с животными.
С каких это пор в лунных модулях разрешается перевозить животных?
Я сел в переднее кресло – между ним и стеной было незначительное свободное пространство, где аргус смог уместиться. Он лег, положив голову на лапы; ременная петля стягивала челюсти.
Салон стал постепенно заполняться пассажирами. Рядом со мной села молодая женщина, явно из лунных туристов, иными словами, очень состоятельная. На руках она держала крохотную собачку: плоская морда и глаза-блюдца…
Хозяйка поерзала, устраиваясь в кресле.
– Кто это у вас? – спросила она.
– Аргус.
Она напряглась.
– Это не опасно?
Уже нет, подумал я, все, что он мог сделать, он уже сделал.
А вслух сказал:
– Что вы, что вы… Он никого не обидит.
– Тогда почему же он в наморднике?
– Такие правила.
Ее-то собака была без намордника, впрочем, она ведь такая маленькая.
Женщина, кажется, успокоилась.
– А вы ныряльщик, да?
На ее веках, когда она прикрывала глаза, распахивала лиловые крылья голографическая бабочка. Я никогда особо не любил бабочек, поэтому старался на нее не смотреть.
– Да. Бывший.
– Надолго к нам?
– Еще не знаю. Как получится.
Собака у нее на руках часто-часто задышала, вывалив язык. Только по этому, да еще по чуть заметной вибрации, волной пробежавшей вдоль позвоночника, я понял, что мы летим. Никакой перегрузки, ничего… С тех пор как я был здесь последний раз, технологии здорово продвинулись.
Свет замерцал и стал черным. Глупое словосочетание – черный свет, но я всегда именно так его и ощущал. Внутри этой черноты парили ряды светящихся коконов: каждый пассажир распространял вокруг себя слабые поля. Впереди раскрылся гигантский лиловый цветок с черной сердцевиной, и в нее, в эту сердцевину, нацелился нос корабля.
Они протянули червоточину даже здесь, на внутренней трассе, между Землей и Луной… Просто так, для туристов!
Я взглянул на соседку: светящийся птичий скелетик, окруженный топорщащимся пухом собственных биологических полей, собака у нее на руках – скелетик поменьше, а в том месте, где силовые поля двух организмов соприкасались, пух, казалось, примялся. Корабль вынырнул уже на околоземной орбите; я моргнул, приводя зрение, а с ним и окружающий мир в норму. Соседка деловито разглядывала себя в корректирующем зеркальце, легко прикасаясь к отражению то там, то тут. Потом вновь обернулась ко мне.
– Что вы делаете сегодня вечером?
В этот миг раздалось дружное «ах!» – стенки стали прозрачными, в панорамных квазиокнах я увидел Землю, вернее, северное ее полушарие, бугрившееся морщинистой водной поверхностью; города светились, как груды рассыпанных углей… Странное сравнение, я никогда не видел рассыпанных углей. Должно быть, читал когда-то…
Аргус пошевелился рядом с моей ногой.
– Да? – переспросил я соседку: я помнил, что она спросила меня о чем-то, но не помнил о чем.
– Что вы делаете сегодня вечером? – повторила она с еле заметным оттенком раздражения в голосе.
Она, видимо, была в свободном полете – из тех, кто все время гонится за новыми ощущениями… Вряд ли ее интересовали мои скромные сбережения. Скорее окружающий ныряльщиков романтический ореол.
– Меня ждет невеста, – сказал я.
Вокзальный терминал был огромен; в первый момент я растерялся. Аргус по- прежнему жался к моей ноге. Ему было неуютно. Я подумал, может, на самом деле это мне неуютно, а он чувствует…
Вокруг деловито сновали люди, сотни людей… Я забыл, что их может быть так много. Крикливые. Ярко одетые. И все – без биозащиты.
В центре зала возвышался памятник. Человек в летном комбинезоне положил руку на холку массивного зверя с тяжелой головой.
На постаменте выгравирована надпись.
Я догадывался, что там написано. Что-нибудь очень пафосное, отчего у меня уже сейчас начали гореть уши. Я отошел в тень, чтобы оказаться как можно дальше от глупого памятника.
И тут же отозвалась моя «болтушка».
– Да?
Она, подумал я, больше звонить некому.
– Это ты? – голос был тоненький и зудел в ухе, точно комар. – Я у колонны.
