писала на чешском языке.
Фрау Милена Есенская была превосходным писателем, причем среди ее родственников также были литераторы. Например, тетя, тоже Есенская, которая из-за своих чешских шовинистических взглядов вызывала в наших кругах неприязнь. С другой стороны, Милена была постоянным сотрудником либеральной пражской ежедневной газеты «Трибуна», созданной евреями, сторонниками ассимиляции и противниками сионизма. Долгое время статьи Милены печатались в этой газете каждое воскресенье. Я видел, как Кафка торопился к газетному киоску, чтобы посмотреть, нет ли в последних выпусках что-нибудь от Милены Есенской. Она писала обзоры венской жизни, светские хроники, делала репортажи и т. д. Кафка восхищался утонченным, живым стилем ее статей, которые он сравнивал с письмами и рассказами Фонтейна, одного из его любимых авторов. Он всегда читал мне вслух большие отрывки из этих ее статей. Должен признаться, что ни одна из них, столь высоко оцененная Кафкой, не запечатлелась в моей памяти. Вероятно, по моей вине. Кафка оценивал литературные достоинства произведений вне зависимости от своего отношения к автору. Его оценка была основана на реальных качествах творения. Его суждения о литературе всегда были острыми и очень оригинальными. Изредка он ошибался. Иногда он высказывал осуждающее мнение. Например, он вынес очень неодобрительное суждение о «Бедном Филлере» Грильпарцера в «Письмах к Милене», где писал об этой вещи как о «дилетантской и наигранной». На мой взгляд, этот комментарий был неоправданным и вступал в противоречие с его же восторженными отзывами о «Бедном Фидлере», звучавшими в разговорах и в дневниках.
Переписка между мной и Миленой началась по поводу дела, которое на первый взгляд может показаться странным. Я слышал о несчастном, которого много лет держали в Велеславинском санатории для нервнобольных. У его семьи были причины для этого. Я хотел спасти его от заточения. Кафка сказал мне, что Милена однажды была в этом заведении и встретила там г-на X. Поэтому я написал Милене, спросив у нее о X. Я знал ее, но только по случайным встречам. Я встречал ее в компании Верфеля и поэта Поля Корнфельда. Она жила в Вене и была замужем за Эрнстом Поллаком, другом Верфеля.
Брак был несчастным. Эрнст Поллак, талантливый, многосторонне образованный, высококультурный философ (в области логики), широко известный как «Поллак-эксперт», умел производить необычайное впечатление на Милену и на других женщин. Интересно сравнить его с Кламмом в некоторых местах «Замка».
Я знал, что Милена вышла замуж за Поллака наперекор своей семье. Может быть, она находилась в Велеславинском санатории «благодаря» усилиям родных, желавших изолировать ее. В то время, когда Поллак сошелся с Миленой, у него были близкие отношения с другой женщиной из Вены – красивой, но не слишком интеллектуально развитой, которая внезапно вступила в связь с другим мужчиной или вышла за него замуж. После свадьбы Поллак не проявлял уважения к чувствам Милены, и она страдала от его безжалостности, но в то же время любила свои страдания. Она вынуждена была сама зарабатывать себе на жизнь и даже опускалась до того, что подрабатывала носильщиком на вокзале, чтобы не оставаться голодной. Ее родители-миллионеры, жившие в Праге, решительно отказались оказывать какую-либо поддержку своей «блудной дочери».
Когда Франц встретил Милену, она находилась именно в этом незавидном положении. На протяжении первой половины 1920 г. Кафка ездил на лечение в Меран. Когда он вернулся в Прагу, я с трудом узнал его – так радостно и возбужденно он говорил о днях, проведенных с Миленой в Вене. Он писал ей по нескольку писем в день и сам получал множество писем в ответ. Телеграммы летали туда и обратно. Как часто Франц умолял меня прийти к нему в Институт страхования от несчастных случаев помочь ему скоротать время в ожидании получения телеграммы от Милены. Я видел, что его здоровье, уже расшатанное серьезным недугом, стало опасно ухудшаться под влиянием этого стресса. Я говорил Милене, чтобы она помнила о его болезни и была к нему внимательна. Она отозвалась на мою просьбу во втором письме. Тон первого письма был сравнительно спокойным и безличным. Главным обсуждаемым вопросом было дело господина X. На самом деле оно относилось к Францу и освещало его человечность ярким светом, потому что именно он подвиг меня на спасение того человека. В те дни мы оба направляли усилия не только на решение своих проблем, но и на избавление от страданий третьего лица. Я до сих пор слышу эхо наших шагов в коридорах страховой компании. Обычно Франц проводил в канцелярии утро – и это было для него достаточно. Но сейчас он оставался там и после полудня в ожидании письма или телеграммы от Милены.
Первое письмо Милены ко мне начиналось словами:
«Дорогой мой доктор!
Вы просите меня привести доказательства несправедливости по отношению к г-ну X., находящемуся в Велеславине. К сожалению, я могу вам представить лишь очень скудную информацию, соответствующую официальным источникам, хотя мне хотелось бы дать больше сведений. Я находилась в Велеславине с июня 1917-го по март 1918 г., проживала в том же корпусе, и единственное, что я могла сделать для несчастного, – это давать ему книги на время. В этом санатории ему было запрещено разговаривать с кем- либо, даже о пустяках и даже в присутствии дежурного наблюдателя. Если бы это было обнаружено, участники разговора были бы заперты на ключ, а дежурный – уволен бы».
Далее следует описание отчаянного положения находящегося в больничном плену человека. Там есть очень интересное суждение:
«Психиатрия – благодатная стезя для злоупотреблений. Каждое действие или слово пациента расценивается как ненормальное и служит орудием для мучителя. Я могла бы поклясться, что г-н X. мог бы жить в других условиях, но не могу привести доказательств».
Мои усилия по спасению г-на X. оказались тщетными. Но это было в дальнейшем. Последняя часть письма посвящена Францу, которого Милена обычно называла «Франк».
«У меня к вам большая просьба, доктор. Вы знаете, что я не могу жить, не зная, как дела у Франка. Он всегда говорит, что ему хорошо и что он очень здоров и спокоен. Поэтому, если вы чувствуете, что он страдает из-за меня, напишите мне об этом. Я не сообщу ему, что узнала это от вас, и буду спокойнее, если вы пообещаете мне написать. Не знаю, как я смогу ему помочь, но знаю, что как-нибудь помогу. Франк говорит, что все должны «любить вас, гордиться и восхищаться вами». Заранее благодарна вам и полагаюсь на вас».
Я не стал скрывать, что состояние Кафки резко ухудшилось. 29 июля Милена снова написала мне:
«Я в самом деле очень встревожена. Я не знала, что болезнь Франка так серьезна. Здесь он чувствовал себя хорошо. Я не слышала, чтобы он кашлял. Он был оживлен, весел и хорошо спал.
Ты благодаришь меня, дорогой Макс, ты благодаришь меня вместо того, чтобы упрекать за то, что я не приезжаю к нему долгое время, сижу здесь и только пишу письма. Я умоляю тебя – умоляю еще раз: не думай обо мне плохо, не думай, что я делаю только то, что мне легко. Здесь я разрываюсь на кусочки, все приводит меня в отчаяние (только не говори Франку!), и я не знаю, что делать, куда пойти. Но ты написал, что Франку необходимо получать от меня весточки, слышать что-то хорошее – действительно, Макс, это величайшее счастье, какое только может быть. Франк должен определенно куда-то поехать[36]. Я сделаю все возможное, чтобы это произошло, и если не будет другого выхода, я сама приеду в Прагу, и мы выдворим его оттуда, не так ли? И я надеюсь, что в другом месте ему будет спокойно и хорошо. Я – должна об этом сказать – сделаю все, чтобы увидеть это своими глазами.
История моего замужества и отношений с мужем слишком сложна, чтобы говорить о ней теперь. Слова слишком мало значат. Но я все время ищу выход, ищу решение, ищу доброе и правильное.
Пожалуйста, Макс, поверьте, что я хочу облегчить Франку страдания. Поверьте, что для меня это важнее всего в мире.
Вы сейчас находитесь рядом с ним и должны написать мне, если есть о чем. Вы будете правдивы со мной, не так ли? Мне сейчас немного легче, поскольку я пишу вам и уже не нахожусь наедине с собой.
Пожалуйста, когда вы вернетесь, напишите мне о том, как организовать переезд Франка, и дает ли врач надежду на то, что ему станет лучше. Главное – он должен уехать оттуда, и он сделает это, непременно сделает.
Приношу вам благодарность. Я на самом деле безмерно благодарна вам. Ваше письмо имело для меня большое значение. Простите меня за то, что я называю вас Максом – Франк зовет вас так, и я уже привыкла.
С наилучшими пожеланиями,
