После того, как Патриция помогла ей надеть платье и сделала прическу, Феба отправила горничную помочь Софи. Доброжелательная девушка была мягкой и чувствительной, но Фебе нужно было побыть наедине со всем отчаянием кошки, попавшей во двор, полный собак.
Конечно же, это означало, что викарий должен нанести ей визит.
Он замаячил в дверях в своих обычных темных одеждах и строго повязанном галстуке, как будто собирался на похороны, а не на свадьбу.
Хотя, с другой стороны, возможно, это она слишком разоделась для такого события. Взгляд Фебы вернулся обратно к солнечному саду.
– Однажды я почти убил человека.
Феба с изумлением обернулась.
– Он был моим соперником, одним из поклонников твоей матери. Я забил его почти до смерти всего лишь кулаками и яростью в своем сердце. – Викарий смотрел в окно ее комнаты, его отстраненное выражение лица и такой же тон голоса резко контрастировали с его словами.
Это было невозможно – это ложь – но все же викарий никогда, никогда не лгал. Замалчивал правду, это так, но никогда не лгал.
– Он выжил, но едва-едва. Не думаю, что он по-настоящему поправился, если даже жив и по сей день. – Викарий щелчком сбил пятнышко пыли с драпировки. – Я был бы очень рад заявить, что он заслужил это, что мой соперник совершил какое-то ужасное преступление, или даже предавался бесчестному поведению – но он не сделал ничего из этого. Он всего лишь насмехался над моей собачьей преданностью Одри… Может быть, это было даже добродушное поддразнивание, сейчас не могу вспомнить. Я набросился на него, повалил его на землю и снова и снова наносил противнику удары…
Феба увидела, как у викария задрожали пальцы вытянутой руки. Это был единственный признак эмоций.
– Конечно же, он был совершенно прав. Я был слишком сильно привязан к девушке, которую едва знал – и все это началось с нашей первой встречи. Я прикоснулся к ее руке и все мысли о других вылетели из моего сознания. Я был без ума от нее – и не в том смысле, в котором вы, молодежь, используете это слово. Я совершенно буквально влюбился без памяти. Я не знаю никаких других слов, чтобы выразить это чувство. Было так, словно я не мог дышать, когда ее не было в комнате – словно она была для меня самим воздухом.
– Тогда она отослала меня прочь. Я просил ее позволить мне остаться, умолял на коленях… Я пугал ее своей страстью, но все же она проявила твердость и настояла на том, чтобы я уехал и вернулся тогда и только тогда, когда научусь контролировать свое безумие.
Викарий отвернулся от окна и от воспоминаний, которые отражались в нем. Он глубоко вдохнул и разгладил отвороты своего сюртука. Его взгляд, как обычно серый и холодный, остановился на лице дочери.
– Я решил стать священником, – продолжил он так, как будто обсуждал что-то не слишком важное, например замену драпировок. – Я обратился к холодным камням аббатства, чтобы они вытянули жар из моей крови, и я отдал свою жизнь на служение человечеству в качестве искупления за совершенное насилие. Когда я закончил обучение, мне предоставили проживание в приходе в Торнхолде. Я послал Одри объявление о моем новом существовании, и она ответила короткой запиской с одним-единственным словом «да».
Феба сглотнула. Кто был этот человек перед ней? Она считала его холодным, лишенным сильных эмоций. Но все это время, он тоже маскировался?
– Папа, я…
Он поднял руку, чтобы остановить ее.
– Я говорю тебе это не просто так, а чтобы предостеречь тебя. В твоих жилах бежит горячая кровь. Я передал тебе свое проклятие. Я увидел это, когда тебе было пятнадцать лет, и испугался за тебя. Я винил во всем себя. А сейчас… – Викарий позволил себе выдохнуть и даже почти – но не совсем – улыбнуться. – Сейчас я знаю, что я носил в себе страх и вину без причины. Ты сильнее, чем я.
Феба ощутила, как ее глаза обожгло острой благодарностью за это крошечное одобрение – слезы, которые викарий не захочет увидеть. Она сморгнула их, пока ее отец продолжал.
– Конечно же, это может быть просто потому, что, будучи женщиной, ты не способна на такие глубокие чувства.
Феба беззвучно рассмеялась, не испытывая горечи. Викарий… это викарий. Колесо жизни продолжает вращаться, мир не меняется.
Девушка сделала шаг вперед и легко положила руку на его предплечье.
– Спасибо за то, что ты рассказал мне, – произнесла она, стараясь говорить ровным голосом. – Я приму твои слова близко к сердцу.
Очевидно, это было все, что викарий по-настоящему хотел услышать от нее. Он кивнул, чуть заметно ослабшее напряжение возле его губ было самым близким намеком на улыбку, которую, как она понимала, ей никогда не удастся увидеть.
– Понимаешь, ты сможешь жить в мире и спокойствии, – добавил ее отец небрежным тоном. – Я сам никогда не отклонялся от этого – кроме одного раза в гостинице в Биддлтоне.
Феба заморгала. В тот день викарий был в ярости, но его ярость выражалась только в более отрывистом, чем обычно тоне, и в том, с какой силой, до побелевших суставов, он схватил ее за руку…
Побег Терренса, без шляпы, в распахнутом жакете, ни разу не оглянувшегося на окно, у которого она стояла, наблюдая за тем, как он оставляет ее позади…
– Мне потребовался почти час, чтобы снова начать контролировать себя в тот день, – проговорил викарий.
Она просидела час в своей комнате, ожидая, что Терренс вернется за ней.
– Ты видел Терренса?
– Видел его? Да я избил этого труса до полусмерти! Мне пришлось угрожать его жизни – и твоей тоже! – до того, как он оставил тебя!
Феба потрясенно смотрела на отца. Он отвел взгляд от боли в ее взгляде, виноватое самодовольство было написано на его лице.
– Ты была предназначена для лучшего! Я пообещал твоей матери…
Ледяная ярость начала подниматься внутри Фебы.
– Ты прогнал его? Я ведь любила его!
Викарий дернулся.
– Ну, он же бросил тебя, не так ли? И затем – ведь позже он прислал меньше дюжины писем! Едва ли это настоящая любовь!
Писем?
И все же ее ярость не могла выдержать долго по сравнению с ее нынешним несчастьем. Какое сейчас это имеет значение? Она была бы несчастна с Терренсом, даже если у него и было намерение жениться на ней. Сейчас Феба могла быть не слишком счастлива, но, тем не менее, ее настоящее было гораздо предпочтительнее, чем перспектива всю жизнь стирать грязные чулки бездельнику- музыканту.
Девушка отвернулась от викария и снова обратила свой покрасневший взгляд к саду.
Кажется, скоро зацветут розы.
Чуть слышное позвякивание упряжи вывело Рейфа из его оцепенелого продвижения. Он поднял взгляд вверх, моргая от утреннего света. Пока он вглядывался, появилось видение. Изящный одноконный экипаж тянул пони с ленточками лавандового цвета в гриве и щеголял пурпурными расписными боками и
