заставляло робеть и одновременно странным образом бодрило. Он без ложной скромности понимал, что выглядит лучше большинства и, уж по крайней мере, моложе. Однако даже самое дорогое его одеяние тускнело по сравнению с блеском и мишурой этого вечера. Завтра же нужно будет спросить Жуглета, где в городе можно приобрести в долг ткань получше.
Когда Альфонс вымыл руки и вернулся к столу на помосте, Конрад одарил его многозначительным взглядом и жестом велел занять место в конце стола, там, где прежде сидел Виллем. Граф недовольно нахмурился, но с поклоном подчинился.
Когда же к помосту вернулся Виллем, изо всех сил стараясь не разевать рот при виде прекрасных тканых скатертей и изысканных столовых приборов, как по мановению волшебной палочки возникших на столах, пока все мыли руки, оставалось лишь одно свободное место. В итоге он очутился справа от короля, что было отмечено всеми.
Сидевший в дальнем конце зала Жуглет явно пребывал в восторге. Эрик, чуть не прыская в плечо менестрелю, подмигнул Виллему, подбадривая его. Тот почувствовал легкий укол ревности при мысли о том, как быстро и легко эти двое сошлись за один только сегодняшний день. Возможно, со стороны Жуглета это был рассчитанный ход с целью завоевать расположение Эрика, что, однако, не мешало им выглядеть так, будто настроение у них, в отличие от Виллема, прекрасное.
Трубный звук возвестил о первой смене блюд. В зале притихли. Поднялся Павел и длинно, высокопарно благословил трапезу. Маркус, стоя между королем и его братом, пробовал все, что ставили перед ними. Человек, обычно не склонный к фантазиям, он воображал, будто таким образом оберегает жизнь Имоджин.
На протяжении нескольких первых смен блюд — вишни, острый сырный суп, тушеная капуста, миноги, жареная цапля в чесночном соусе — Виллем следил только за своими манерами, стараясь во всем подражать сидящему рядом графу Луза: держал бокал за ножку, чтобы не измазать жиром покрытые эмалью стенки, и после каждой смены блюд мыл руки, для чего между обедающими сновали мальчики с тазиками розовой воды. Говорил он мало, фактически лишь благодарил женщину-служанку, подливавшую ему вина. Зато внимательно слушал.
И в результате едва не лишился аппетита: все вокруг, даже Конрад, только и говорили, что о предстоящем турнире, но таким тоном, словно это петушиный бой или просто спортивное состязание. Многие заключали пари, кто кого сбросит с коня и когда именно это произойдет. Остальные в основном прохаживались на счет отсутствующих рыцарей, преимущественно фламандцев и французов. Насмешки практически не касались их искусства верховой езды или манер. Нет, это были недостойные, низкие оскорбления: форма носа того, покрытое оспинками лицо другого, заикание третьего, длинные зубы четвертого и отсутствие — или, напротив, наличие — мужественности у тех или иных рыцарей. Верхом всего оказались шокирующие замечания относительно дам высокого происхождения.
Единственным человеком, испытывающим отвращение к общей атмосфере этих разговоров, казался кардинал Павел, и по этой причине Виллем проникся к нему теплыми чувствами. Однако его энтузиазм заметно поубавился, когда стало ясно, что Павел категорически против любых турниров, где бы и кем они ни организовывались. Дома у Виллема турнирам уделялось почти столько же внимания, сколько и вопросам веры, однако там обсуждались прежде всего технические приемы и проблема дисциплины, то есть то, что способствует успеху дела. Именно во время этих разговоров Линор, в тех редких случаях, когда ей удавалось добиться разрешения присутствовать за общим столом, усвоила основные термины и получила представление о стратегии турнирных сражений.
Внезапно Виллем остро ощутил, как ему не хватает сестры. Интересно, что она делает сейчас и что сказала бы об этих разряженных, обжирающихся на дармовщину неотесанных мужланах, сотрясающих воздух пустыми, хвастливыми разглагольствованиями? Виллема охватила тоска по дому, по всему, что было хорошо знакомо, по строптивой и временами безумно раздражающей его сестре. Погрузившись в воспоминания, он сидел, слегка улыбаясь и не замечая этого.
— О чем задумался? — спросил его Конрад, когда Маркус поставил перед каждым из них жареного каплуна.
— О том, что теперь, получив от вас столь изумительный дар, я должен непременно победить на этом турнире в вашу честь, — ответил Виллем, подумав, что Жуглет, наверно, гордился бы им.
Конрад усомнился в правдивости ответа, но одобрил порыв, которым тот был продиктован. Он вытер руки о вышитую скатерть и хлопнул Виллема по плечу.
— Прежде я говорил это из вежливости, но теперь скажу от всего сердца, Виллем, — произнес он, понизив голос. — Я рад приветствовать тебя при своем дворе.
Рыцарь снова почувствовал на себе взгляды Павла и Альфонса. Неудовольствие последнего было ему понятно: наверно, не слишком приятно быть отодвинутым в сторону человеком, которого ты предал и терроризировал, когда тот был ребенком. Но Павел оставался для него загадкой.
Потом Виллем ощутил на себе взгляд Жуглета. Тот, хоть и находился на другом конце зала, заметил, что король заговорил с его другом, и кивнул, стремясь подбодрить и помочь почувствовать себя свободнее. Виллему хотелось, чтобы менестреля подозвали к столу короля и тот весь вечер находился бы рядом. Он по-прежнему так сильно нервничал, что вряд ли мог по-настоящему оценить все прелести этой самой необычной и роскошной трапезы в своей жизни. Правда, он отметил, что еда была солонее и острее той, что готовил его повар.
Спустя, наверно, семнадцать перемен блюд ужин завершился инжиром и имбирными пряниками. Подмостки очистили, готовя к вечернему представлению. В дальней части зала некоторые из приглашенных играли в нарды или кости; другие, в том числе и большинство женщин, сгрудились около камина, поближе к его величеству. Граф Бургундский и его племянник Павел, папский шпион, вместе исчезли.
— Мои родственники, — с шутливым вздохом сказал Конрад Виллему. — Флегматичные и раздражительные. На месте своего отца я имел бы единственного сына.
Жуглет, открывая представление, объявил, что исполнит переведенную на немецкий провансальскую песню. Тихо наигрывая на фиделе, он скользил взглядом карих глаз по женским лицам вокруг, говоря:
— Это любовная песня, и, как все остальные, я посвящаю ее своей тайной возлюбленной.
Женщины одна за другой вспыхивали под взглядом менестреля, в их глазах появлялось мечтательное выражение. Виллем вспомнил предположение Николаса, что эта тайная возлюбленная, скорее всего, Линор. И подумать только, он ведь никогда не воспринимал всерьез флирт Жуглета со своей сестрой.
Абсолютно все женщины в зале — жены, служанки и даже стареющие красотки — выглядели так, словно готовы броситься к ногам певца, и тот явно наслаждался их вниманием. Виллему никогда не доводилось видеть друга выступающим перед такого рода собранием. Даже исполняя свои меланхолические вирши, Жуглет делал это с харизматической дерзостью уверенного в себе молодого сердцееда. Виллем подумал, что, возможно, отчасти он является причиной этой уверенности, и почувствовал прилив гордости.
После унылой любовной песни молодой Дитмар из Айста исполнил песню в венгерском стиле о том, как символическая маленькая птичка чирикает на символической маленькой липе. Потом Жуглет уселся рядом с Виллемом и в сочных выражениях принялся описывать ему присутствующих волооких дам (чувствовалось, что те с удовольствием разглядывают Виллема и находят его интересным). Появились прелестные танцовщицы, храбро улыбающиеся, но с тоской в глазах, — славянские трофеи войны, прошептал Жуглет, результат восточной кампании Конрада. За ними выступали акробаты и жонглеры, специально ради такого случая доставленные в Кенигсбург. В конце Жуглета попросили закрыть вечер.
На этот раз менестрель предпочел привлечь внимание мужской части аудитории, исполнив переведенный на немецкий отрывок из «Песни о Роланде», однако прервал пение в самый драматический момент: сарацин, притворившись мертвым, застает умирающего графа Роланда врасплох, похищает у него меч, однако Роланд обретает второе дыхание, начинает побеждать сарацина, и тут…
