змеящиеся среди домов серого кирпича с крышами-пагодами; невысокие худенькие китаянки, закутанные в скромные одежды; маленькие дома и магазины; со стороны кажется, что это резко контрастируете общественными зданиями, дворцами, площадями и парками. Быть может, такая диспропорция — результат неких драматических событий, ведь Пекин не раз возрождался из руин. По крайней мере так думал профессор Гисберт Клаус, когда проезжал район дипломатических зданий, тот самый, что некогда был сожжен и опустошен «боксерами». Сейчас эти улицы утопали в тени густых деревьев, и ничто не напоминало об ужасе, который царил здесь столетие назад.
По дороге в отель Гисберт разглядывал величественные проспекты и колоссальные здания нового Пекина. Несмотря на холодную строгость линий, они все же обладали восточным колоритом — он улавливался в структуре, цвете, форме крыш. «Красный Восток», — подумал Гисберт, вспомнив популярную в эпоху Мао песню. Он был доволен своим первым опытом общения на китайском языке. Сначала таксист, парень из Хунана, удивленно взглянул на него, услышав родную речь, но они довольно быстро разговорились о погоде, движении, смоге, о постоянных ветрах из пустыни Гоби, которые приносят такое количество пыли, что невозможно дышать.
Но по мере того как такси продвигалось сквозь лабиринт городских улиц, Гисберт начал чувствовать признаки легкой тоски. Он находился слишком далеко от родных мест. «Ничего не произошло, — успокоил он себя, — люди часто остаются в одиночестве, и я всего лишь один из многих». Проблема заключалась в том, что с ним это случилось впервые.
Приезд в отель оказался большим облегчением, потому что все наконец встало на свои места. Номер был зарезервирован, здесь его ждали, знали его имя. Служащий проводил профессора в апартаменты на четырнадцатом этаже, которые оказались удобными и просторными, и показал ему, как пользоваться удобствами, включая сложную электронную систему и мини-бар. Окна комнаты выходили на улицу, полную баров и ресторанов. Однако городской пейзаж слегка обеспокоил Гисберта — создавалось впечатление, что это место находится далеко от центра. Все, что он видел из окна, было незнакомым. Странные конструкции, обилие подъемных кранов и пустырей наводили на мысль, что он находится на окраине. Судя по карте, это было не так. Он не понимал этот город.
Волнение, вызванное путешествием, помешало ему прилечь и отдохнуть; приняв душ и переодевшись в легкую одежду, — несмотря на то, что стоял сентябрь, было очень тепло, — Гисберт вышел на улицу. «В гостиницу „Пекин“», — сказал он таксисту, испытывая все большую уверенность в своем китайском, — водитель не смотрел на него с удивлением. Все шло хорошо. Вечером, где-нибудь в пять, он позвонит Юте и подробно расскажет о своем приезде. Они договорились созваниваться каждые три дня и обмениваться ежедневными электронными сообщениями — он заранее узнал, что гостиница предоставляет такую услугу.
Профессор гулял по дипломатическому кварталу, намереваясь найти с помощью книги Лоти какое- нибудь из зданий, которые тот описывал. Гисберт подумывал, не начать ли вести дневник. Идея была привлекательной, однако у него еще не было уверенности, что он способен взять на себя такую ответственность. Он хотел изучать Пекин не спеша, можно сказать, с пристрастием. «У этого города капризный характер, — подумал он, — я должен поддаваться ему медленно, как молчаливому человеку, с которым предстоит вместе жить».
Гисберт, повинуясь своему любопытству, долго гулял, проходил улицу за улицей и наконец присел поесть мороженого на ступеньках Дворца народа на площади Тяньаньмэнь; он наблюдал за потоками людей, которые приходили и уходили, и думал о том, что завтра побывает в Запретном городе, поскольку сегодня усталость помешала бы ему насладиться зрелищем в полной мере.
А совсем близко, скрытые за страницами газеты, любопытные и внимательные глаза неусыпно следили за каждым его шагом.
Во второй половине дня Нельсон Чоучэнь Оталора приоткрыл один глаз и подумал: «Какого дьявола я здесь делаю?» Алкоголь, выпитый накануне, давал о себе знать — он чувствовал неимоверную тяжесть во всем теле. Через минуту он вспомнил, что уже приехал и находится в своем отеле, «Холидей инн», в Лидо, что сюда доставил его доктор Рубенс Серафин Смит, с которым они вместе летели в самолете. Они тепло распрощались. Нельсон, благоухая спиртным, разглагольствовал: «Я нарекаю тебя проктологом моей души, но если только посмеешь тронуть мою задницу, то убью тебя», на что доктор ответил: «Да, ты истинный мастер слова». Еще он помнил, хотя и смутно, что предлагал выпить в отеле по последней, но Серафин Смит, чувствуя себя несколько не в своей тарелке, собрав последние проблески здравого смысла, сообщил:
— Я должен подготовить доклад, ик… мой дорогой, ик… у нас еще будет время, пока, было очччень приятно, ик… чао…
Еще Чоучэнь вспомнил, что во время полета он на коленях просил руки одной из стюардесс, умоляя ее сказать «да», но та приказала ему сесть и упрекнула за нарушение порядка, особенно после того, как профессор попытался ущипнуть ее за ягодицу. Тут Нельсоном стало овладевать чувство осознания собственной глупости, — а такое случалось с ним еще со времен молодости, всякий раз, когда он напивался, — угрызения совести не переставали терзать его, тяжесть в груди все усиливалась…
Он распахнул шторы, и открывшаяся панорама его обескуражила. Впереди простиралось бескрайнее поле с несколькими пыльными елками. Вдали виднелись какие-то невероятные постройки. Грузовик с кучей мусора на соседнем участке. Группа голых по пояс бедняков с лопатами, работающих прямо под палящим солнцем. Он вспомнил служащую из туристического агентства Остина, которая уверяла, что он будет жить в центре, и поклялся, что по возвращении ей покажет. Этой сучке не пройдут даром такие шутки! Затем он достал карту и увидел, что на самом деле находится на севере, недалеко от дороги в аэропорт.
В документах он обнаружил карточку из отеля «Кемпински», в котором остановился доктор Серафин Смит. Открыл чемодан, достал пузырек с тайленолом и разжевал две таблетки; потом отправился в душ, в надежде что вода сможет избавить его от пульсирующей головной боли, последствий недосыпания и трех стаканов джина с тоником.
Час спустя, почувствовав себя лучше, Чоучэнь открыл кофр с бумагами деда и принялся изучать их. Любопытно: все эти годы он берег документы как зеницу ока, но ни разу не удосужился поинтересоваться содержанием. Это показалось ему символичным. Тут же, схватив карандаш, он записал в тетради:
В этих страницах скрыто то, чем я был, мог быть и что я есть…
Он глотнул фанты, прикурил сигарету и, воодушевленный, продолжил:
Из этих набросков складывается карта, в которой можно узнать мое лицо.
И закончил:
Вся моя жизнь зашифрована в этом темном знаке, который зовется Поэма.
Это хайку, подумал он. Длинновато, но все-таки хайку. Черт возьми, ну почему он так долго откладывал эту поездку?! За всю свою бытность писателем Чоучэнь Оталора ни разу не чувствовал такого вдохновения. Пекин воистину стал его музой.
Большая часть документов была на китайском языке — письма переводил дед, — с большим количеством орфографических ошибок, и Нельсон выбрал одно из написанных по-испански: это было свидетельство о прибытии в порт Кальяо, в Перу, от 1 февраля 1901 года. У дедушки Ху потребовали адрес в Пекине, и он дал следующие координаты: Чжинлу бацзе, 7, Хоухай, Пекин. Потом Нельсон бегло просмотрел еще несколько документов и понял, что на них не указано имя получателя. Большинство было подписано Сенем, младшим братом дедушки.
Из-за головной боли он отложил разбор дедушкиных переводов на вечер, а день решил посвятить знакомству с городом. Но, не успев выйти на улицу, вновь стал чертыхаться — на противоположной стороне раздался грохот отбойного молотка, вгрызающегося в асфальт.
— Здесь строят большой торговый центр, — пояснил улыбающийся рассыльный на плохом
