Наверное, это паранойя, но я решил держать сумку при себе даже днем. Так она будет ближе ко мне — плоть от плоти моей. Не знаю, кто автор, но они преклоняются перед манускриптом. В нем заключена, помимо некоторых правил буддизма и описания серии упражнений, основа основ их учения. Именно по этой причине им нужно отыскать рукопись. Любой ценой. Она была утеряна в прошлом столетии, когда над ними учинили кровавую расправу и зверски казнили их лидеров. Я нахожусь здесь недавно, и мне известно всего лишь, что тогда тайное общество называлось «Кулак во имя справедливости и согласия», а позже они стали известны как «боксеры». Конечно же, они восхищались творчеством некоего писателя. Такое распространено в подобных сообществах. К примеру, вьетнамские каодаисты обожают Виктора Гюго, а некое секретное общество Южной Кореи преклоняется перед экономистом-спекулянтом Соросом.
Мои преследователи хотели отметить окончание века возвращением утерянной рукописи, дабы с ее помощью вдохнуть в секту новую жизнь. Долгие годы они считали, что текст безвозвратно утерян, однако теперь им было известно, что он все же существует благодаря оплошности. Роковой неосторожности из тех, что происходят по чистой случайности и влекут за собой настоящие катастрофы. Манускрипт покоился на полках архива французской католической церкви в Пекине, куда был передан после того, как посольство Франции переехало в новое здание. Я не знаю, как текст попал в руки представителей тогдашней французской миссии, ответ ускользает от меня. Мне известно лишь то, что он находился там, на запыленных библиотечных полках, а позже был передан в одну из церквей. А роковой неосторожностью, о которой я уже говорил, явилась простая мелочь: безвестная студентка-филолог искала какие-либо сведения по истории миссионерства, И служащий проводил ее в тот самый архив, где они пробыли несколько часов. Когда они обедали в трапезной, девушка среди многих удивительных вещей, обнаруженных ею в архиве, упомянула и о манускрипте (причине моего пленения). В тот самый момент рядом оказался уборщик — юноша мыл полы. Он выкрикнул название рукописи и, сказав служащему, что тот владеет некоей святыней, которая не принадлежит ему, стремглав умчался прочь.
Поняв, что произошло, служащий поспешно изъял манускрипт из архива; он позвонил преподобным отцам Ословски и Сунь Чэну; те, в свою очередь, связались с посольством Франции, которому принадлежала рукопись. Они рассказали о случившемся и сообщили название рукописи, перевод которого мог бы звучать как «Далекая прозрачность воздуха». Дальнейшие события развивались быстро: меня попросили хранить манускрипт до их прихода, а для большей безопасности поместили сюда.
В ту же ночь случилось непоправимое. В поисках манускрипта люди в капюшонах проникли в церковь, взломали дверь в архив, связали сторожей-монахов и принялись крушить стеллажи и взламывать ящики картотек. Ничего найти не удалось; тогда они направились к утреннему служителю, спавшему в ризнице, и приказали отдать рукопись или сообщить ее местонахождение. Он ответил, что ничего не знает, подтвердив лишь то, что манускрипт из архива забрали. Тогда они прибегнул и к пыткам: сначала засовывали под ногти юноши иголки, а потом стали с помощью латунной воронки лить в задний проход кипящую воду. Он выжил чудом; молодой человек молчал, потому что действительно ничего не знал. Во избежание дальнейших неприятностей преподобный Ословски предложил единственный разумный выход: отдать людям из секты манускрипт, приносящий несчастья. Я полностью разделял его мнение, однако из Парижа поступило новое распоряжение: «Не отдавайте рукопись. Мы пришлем человека, который заберет ее из Пекина. Желаем удачи».
ГЛАВА 5
Может быть, когда-нибудь исчезнут перуанцы, но поэзия будет вечно
Жизнь Нельсона Чоучэня Оталоры была полна противоречий: он терпеть не мог Литературную академию, хотя был ее членом, питал отвращение к критике, будучи одним из наиболее известных литературных критиков Латинской Америки, и презирал поэзию, которая была коньком среди многочисленных жанров, которыми он занимался (недоброжелатели называли это «пустословием»). Родившийся 45 лет назад в вице-королевском городе Куско, Нельсон был редким человеком: выдающийся студент университета Сан-Маркос, защитивший диплом о перуанских традициях, а позже написавший множество статей и научных трудов, которые позволили ему стать одним из ведущих испаноязычных критиков в Соединенных Штатах.
Теперь, воцарившись в профессорском кресле Техасского университета в Остине, Нельсон обрел спокойствие уверенного в себе интеллектуала; его внутренние противоречия несколько поутихли и превратились в некий легкий стимул (не будем уточнять, к хорошему или плохому). Он не испытывал ностальгии по Перу; ему не хватало разве что некоторых соотечественников, к примеру Сесара Вальехо. Единственной «пуповиной», связывающей Нельсона с его «ущербной» (как он сам говорил) страной, было безудержное, в огромных количествах, потребление инка-колы. Он выпивал ее по три литра в день, дополняя по вечерам безобидными глоточками джина — так было вкуснее, и жизнь начинала кружиться в ритме вальса.
В литературной деятельности Нельсон достиг того уровня, когда публикация его работ являлась, по Борхесу, «истинной честью для типографий». Правда, до сих пор это были публикации за счет автора, то есть на его средства, либо в университетских сборниках. Он был награжден небольшой денежной премией газеты «Маска» за рассказ на инкскую тему, который вошел наряду с сочинениями других авторов его поколения в несколько антологий; последующие же работы популярностью не пользовались. Рассказы «Глядя на запад», «История угольщика Атауальпы», «Еще водки, милая?», «Лимон на двоих», «Сеньор из Апуримака» и «Блюз Куско» удостоились нескольких благосклонных рецензий (написанных его знакомыми, а иногда им самим) в испаноязычных газетах Майами и Лос-Анджелеса. Шесть поэтических сборников, наиболее примечательными из которых были «Рассвет в Куско», «Камни/Вода/Грязь» по рекомендации его друзей-преподавателей были включены в программу курса латиноамериканской поэзии. Говоря по секрету, его поэзия вызывала сладостное волнение у поэтически настроенных девушек, — как гринго, так и латиноамериканок, — которые прельщались не только талантом барда и голосом, тембр которого напоминал Лучо Гатику, но и неотразимым смугло-китайским лицом. Но как и следовало ожидать, этого для Нельсона было мало. Он хотел стать всеми чтимым автором, которому удалось произвести в литературе настоящий латиноамериканский бум; он страстно желал видеть свое имя, написанное золотыми буквами, в одном ряду с великими: Варгас Льоса, Кортасар, Гарсиа Маркес, Кабрера Инфанте и… Чоучэнь Оталора! И хотя времена бума миновали и Хулио Кортасара уже не было на свете, всякий раз, сидя в кабинете или покачиваясь в поезде по дороге в университет, Чоучэнь грезил о прошлых временах и представлял себя в Барселоне, на церемонии вручения какой-нибудь важной премии; в доме Карлоса Барраля, в окружении Гарсии Маркеса, Варгаса Льосы и Доносо; на фото с Нерудой и Карлосом Фуэнтесом… Порой, глотнув виноградной водки, он воображал телефонные разговоры с Кортасаром, в которых автор «Игры в классики» приглашал его в гости:
