Схватив свои пыльные шубы, Рванулись к дверям старики. Убрались они восвояси, И тотчас, как выстрела звук, Известье о дерзости Аси Услышали люди вокруг. Но принят по-разному, впрочем, Был этот стоусый хабар. Одних он порадовал очень, Других напугал, как пожар. Одни улыбались, другие Ругали ее без конца. Известно: как лица людские, Не схожи людские сердца. Что зависть красе и поныне Сопутствует, бьюсь об заклад! Дурнушки, как будто гусыни, Шипели вослед Асият. Пошли по привычке старухи Шуметь, как орехи в мешке. Что мелете, злые вы духи, Что мутите воду в реке?! С вершины сорвавшийся камень Горе не опасен! Лгуны Выкапывать торф языками, Не раз еще будут должны. Проклятья на дочь и угрозы. Обрушила мать без числа: «Язык чтоб отсох твой! — И слезы Вновь, как по умершей, лила. — Ох, господи! Страшное дело! Навек опозорила нас! Отступница, чтоб ты сгорела! Бесстыжая, вон с моих глаз!» «Выть поздно, ослиное ухо, Тобой избалована дочь, — Сказал разъяренно и глухо Али, потемневший, как ночь. — Протухшее мясо хозяйка Бросает собакам всегда. Чего же стоишь ты? Подай-ка Кинжал мой скорее сюда!» Али был безумен в обиде. Взгляд вспыхивал, как лезвие. Вдруг Ася вошла. Он увидел Кинжал на ладонях ее. Вперед протянувшая руки, Она прошептала: «Отец, Повинна лишь я в твоей муке, Убей, и терзаньям конец. Я жить не хочу по адату, И смерть мне милее, поверь…» Али потянулся к булату, Схватил… и швырнул его в дверь. Лицо закрывая руками И, как в лихорадке, дрожа: «Уйди, — застонал он, — ты камень, — Нет, есть и у камня душа. А ты гвангвадиро, что горе В дом горца приносит, точь-в-точь. Не я ли тобой опозорен? Ступай, ненавистная, прочь!» Дочь выгнав из дому, угрюмый, Он в горы собрался, чтоб там
