За первою стопкой вторая. Спешить за столом не резон. Поел. И, усы вытирая, Сказал «благодарствую» он. О материнское сердце! Достаточно капли тепла, Чтоб сразу могло ты согреться — Душой Хадижат ожила. От счастья, теперь уж понятно, Не валится дело из рук. В платок завернув аккуратно, Письмо положила в сундук. Походкой она молодою, От счастья дыша горячо, Пошла к роднику за водою, Поставив кувшин на плечо. Бежали мальчишки с урока, Был слышен задиристый смех. Макушку вершины далекой Чалмой повязал уже снег. От дома родник недалече, Лишь улочку надо пройти. Приветливо люди при встрече Здоровались с нею в пути. Как будто она уезжала И вот возвратилась назад. Сойдя к роднику, увидала: С кувшином стоит Супойнат. Изодраны старые туфли, На теле не платье — тряпье. От слез ее веки припухли, Разбита губа у нее. Она, растерявшись сначала, Угрюмый потупила взгляд И, горько вздохнув, прошептала: «Умнее меня Асият. Скажу, Хадижат, без обмана, — Я день ото дня все сильней, Как стала женою Османа, Завидую дочке твоей. Нередко бываю я битой. Кулак его — слиток свинца. Кричать начинаю: «Молчи ты!» Молчу: «Что не блеешь, овца?» Встаю — еще прячется зорька, Ложусь — аульчане все спят». Супа тут заплакала горько, Склонившись к плечу Хадижат. А та ее голову нежно Прижала к себе, словно мать. Была Супойнат безутешна, Она причитала опять: «Все ругань одна да угрозы. На радость наложен запрет. В подушку текут мои слезы, И дела до них ему нет. Я хуже последней прислуги, Несчастнее всех аульчан…» И тут оглянулась в испуге: Сходил по ступеням Осман. Усмешкой оскалившись криво, Моментом довольный вполне, Башку задирая спесиво, Он крикнул со злобой жене: «Одна, оторвавшись от дела, Пошла за огнем, говорят, Да выскочить замуж успела,
