вовремя. Под кровать прошмыгнул огромный таракан.
В комнате было жарко, и я чувствовала себя так, словно приняла какой-то наркотик. На моих часах было уже за полдень, чему я с трудом поверила, даже принимая во внимание поздний час моего прибытия в это ужасное место.
Я не собиралась спать так долго. Майор Мартинес мог появиться днем в отеле Ортисов, скорее в конце дня, чем в начале, и объявить меня в розыск. А до этого мне нужно было успеть осуществить задуманное.
Воспользовавшись раковиной в комнате, я обтерлась губкой, со страхом следя, чтобы не появился таракан или еще какие-нибудь насекомые, затем натянула джинсы и футболку и вышла под полуденное жаркое солнце.
Я резонно предположила, что если Мартинес уже меня ищет, то он ведет розыск в Мериде. Или, быть может, думая, что я попытаюсь каким-нибудь образом выбраться из страны, что я бы и предприняла, будь у меня паспорт, он устроит засаду в аэропорту. Но я не хотела рисковать.
Я направилась к центральной площади, которая находилась неподалеку от автобусной станции, и, чувствуя себя беглецом, что было правдой, я шла, опустив голову и по возможности перемещаясь по теневой стороне.
На центральной площади я с завистью оглядела приличные отели, затем отправилась на «Базар Мунисипаль» — городской рынок-пассаж, где продавцы съестного выставляли столы и стулья, когда приближалось время обеда. Было около двух часов дня, время комиды — мексиканского обеда. Между двумя и пятью часами дня пообедать можно было везде. За маленькими столиками сидели рядом бизнесмены и рабочие.
Из всех предложенных меню ни одно не было на английском. Можно было просто посмотреть на еду, когда она готовилась, и указать на то, что показалось вам аппетитным. Я попыталась смешаться с толпой, и, усевшись под навесом с видом на площадь, так чтобы никто не мог подойти ко мне сзади, я заказала суп из кукурузы со сладким красным перцем и рис с горячими сосисками, которыми так славится Вальядолид.
Обычно после этого заказывают какое-нибудь мясное или рыбное блюдо, а затем десерт, но мне не особенно хотелось есть, а еще слишком долго оставаться на одном месте. Кроме того, у меня было дело.
Я вернулась к автобусному терминалу другим путем, стараясь убедиться, что хорошо запомнила рельеф местности на случай, если мне придется бежать к станции.
Я взяла с собой фотографию дона Эрнана. У него была выразительная внешность, и я надеялась, что кто-то видел его и узнает. Я обращалась ко всем, кто казался мне постоянным обитателем этих мест, — к мальчишке в газетном киоске, к мужчине, который чистил обувь на углу, к персоналу автобусной станции. Все впустую.
Женщина, продающая цветы в квартале от станции, сказала, что помнит, как продала ему гвоздику, которую он вдел в петличку. Я подумала, что это похоже на любившего пощеголять дона Эрнана, но она не знала, откуда он прибыл и куда направлялся. У меня появилась крохотная надежда, что я была на верном пути.
Я заходила в пару отелей, расположенных недалеко от автобусной станции. Однако и там мне не повезло. Я не решилась расспрашивать персонал своей гостиницы: вряд ли дон Эрнан пал бы так низко, даже если бы дела его были совсем плохи. Я знала, что дон Эрнан не водит машину. Он не мог взять машину напрокат. Если бы он захотел отправиться куда-либо, он бы наверняка взял такси. Возле автобусной станции находилась стоянка такси, где водители в ожидании клиентов сидели, пили кофе и обменивались сплетнями. Время от времени я подходила к ним, чтобы показать фотографию таксистам, которые то приезжали, то уезжали.
Наконец, когда я уже совсем отчаялась, молодой таксист сказал, что узнал его. Я воодушевилась.
— Вы помните, куда вы возили его? — спросила я.
Молодой человек поскреб свой довольно седой подбородок и задумался. Вдруг до меня дошло. Я протянула ему пятьдесят песо.
— Американские доллары? — поинтересовался он.
Я повиновалась, обменяв песо на десятидолларовую купюру. Этого было достаточно.
— Думаю, я смогу вспомнить, — любезно произнес он. — И могу отвезти вас туда. Но это очень далеко и очень дорого.
Он назвал цифру, которая была близка к двум сотням долларов.
У меня заканчивалась наличность, и я была не уверена, что смогу себе это позволить, но он был непреклонен. Он понимал, что знает нечто, чего я не знала и была готова платить за информацию.
Остальные таксисты с интересом за нами наблюдали. Один из них отделился от толпы, подошел к нам и съездил молодому человеку по уху. Молодой человек испарился.
— Мой младший брат, — сказал он. — Прошу прощения за его поведение. Я знаю, куда он возил вашего друга, и я отвезу вас туда за сотню долларов. Но сейчас я не могу туда поехать, потому что сегодня последний день карнавала, и я должен отвезти семью на праздник. Будьте здесь завтра в полдень, и я отвезу вас.
Я подумала, что в ту минуту, сколь ни грустно, это было лучшим, что можно было сделать, поэтому в знак договоренности мы пожали друг другу руки. Уходя, я слышала, как два брата, если они действительно были братьями, спорили. Они говорили очень быстро, и с расстояния я не могла разобрать, о чем шла речь, но мне показалось, что я услышала что-то вроде «Хуака де Чак».
День катился к закату. Я вернулась в отель, чтобы дождаться темноты и снова надеть свой карнавальный костюм и смешаться с толпой.
Шторы были плотно задвинуты, и я сидела на кровати по-турецки, боясь опустить босую ногу на пол, так как мог вернуться тот огромный таракан, прихватив с собой друзей и родню.
Пребывая в усталом и, как я теперь понимаю, мрачном состоянии, я подумала, что должна испытывать чувство родства с существами, делившими со мной эту комнату, поскольку мы испытывали одно и то же стремление спрятаться и забраться в темный угол. Меня вдруг обожгла мысль: чем, черт возьми, я тут занимаюсь и чего я вообще добилась, приехав сюда?
Около девяти часов вечера я надела одежду доньи Хосефины и снова вышла на улицу. Из толпы я наблюдала, как начиналось карнавальное шествие. Оно состояло главным образом из двух платформ. Одна изображала составленную из проволоки и парусины шестифутовую раковину моллюска, покрашенную в ядовито-розовый цвет и установленную в кузове пикапа.
Другая платформа была фургоном фермера, и ее тащил за собой другой грузовик. На платформе несколько людей в костюмах майя изображали ритуал жертвоприношения. Сильно нарушая хронологию, из громкоговорителя на крыше грузовика гремело диско.
Многие из зрителей и сами были в костюмах.
Маленькие девочки были в блестящих платьях и коронах из алюминиевой фольги, их лица были щедро расписаны мамиными румянами и помадой. Они были в восторге.
Люди в костюмах клоунов, усадив детей в корзины на багажнике, ехали на велосипедах, летали воздушные шары, шли люди в причудливых головных уборах на любой вкус. Гуляющие танцевали прямо на улицах. Я с завистью наблюдала за ними. Мне хотелось, чтобы сейчас было другое время или место, а я была бы свободной и могла веселиться вместе с ними.
Вдруг наступила тишина, затем послышался какой-то нервный смех. С боковой улочки вышел кто-то в одеянии священника, сопровождаемый людьми, одетыми в армейский камуфляж с игрушечными винтовками из фанеры. Их лица скрывали черные маски.
— «Дети Говорящего Креста», — шептали люди, и скоро из толпы послышались редкие аплодисменты. Мужчины подняли свои винтовки, салютуя, и присоединились к хвосту шествия.
Следом появилась федеральная полиция, и я поспешно отступила на одну из темных боковых улочек, чтобы не попадаться на глаза полицейским. Только я сделала это, как увидела, что полицейские догнали людей в костюмах повстанцев. Несколько человек, предположительно те, кто аплодировал «Детям», засвистели, когда полиция проходила мимо. Я не стала тесниться вперед, чтобы посмотреть, что произошло, но посочувствовала тем, у кого хватило храбрости изображать повстанцев. У федеральной полиции, похоже, не было чувства юмора.