Пока что все шло хорошо.
Толпа потекла к лестнице, разбиваясь на два потока в коридоры, ведущие в главный зал. Мы шаркали вместе с нею, держась за руки – чтобы нас не разлучили в толпе. А зачем бы еще?
Выйдя из вестибюля, толпа стала растекаться по проходам, как вода, ищущая самый быстрый путь вниз. И этот самый быстрый путь тоже был чертовски медленным. Из кармана жакета я вытащила билеты – сумочки у меня не было, а потому по карманам у меня были рассованы расческа, помада, карандаш для бровей, тени, удостоверение и ключи от машины. Пейджер я заткнула под пояс юбки сбоку. А обычно, когда не надо одеваться для театра, я таскала с собой что-то вроде раскладной сумки.
Билетерша, старуха в очках, посветила фонариком на билеты и отвела нас к креслам. Показав нам, куда садиться, она поспешила к следующей группе беспомощных людей. Места у нас были хорошие, в середине, близко к сцене. Достаточно близко.
Ричард протиснулся и сел слева от меня, не ожидая моей просьбы. Он быстро усваивал. И это одна из причин, почему мы все еще встречаемся. Другая – что меня страшно тянет к его телу.
Пальто я раскинула по креслу, расправила, чтобы удобно было сидеть. Рука Ричарда скользнула вдоль спинки кресла, и его пальцы коснулись моего плеча. Я подавила желание прильнуть к его плечу. Слишком вульгарно – но тут же подумала: и черт с ним, и уткнулась в сгиб его шеи, вдыхая аромат его кожи. От него приятно пахло сладковатым лосьоном после бритья, но под этим запахом был аромат его кожи, его плоти. Ни на ком другом этот лосьон так бы не пах. Честно говоря, даже и без лосьона мне бы нравился запах шеи Ричарда.
Потом я выпрямилась, чуть от него отодвинулась. Он вопросительно посмотрел на меня:
– Что-нибудь не так?
– Отличный лосьон, – ответила я. Нет смысла сознаваться, что это был почти непреодолимый порыв ткнуться к нему в шею. Слишком это меня самое смущало.
Свет стал меркнуть, и заиграла музыка. Я раньше не видела “Парней и девушек” – только в кино, в котором Марлон Брандо и Жан Симмонс. Ричард под свиданиями понимал лазанье по пещерам, походы – то есть мероприятия, на которые надо надевать самую старую одежду и спортивную обувь. Ничего в этом плохого нет – я сама люблю вылазки на природу, но хотелось мне попробовать, как это будет – свидание в костюмах. Хотела посмотреть на Ричарда в галстуке, и чтобы он на меня посмотрел в чем-то поизящнее джинсов. В конце концов, я женщина, нравится мне это или нет.
Но такое свидание мне не хотелось разменивать на стандартный “ужин-и-кино”. Поэтому я позвонила в “Фокс”, узнала, что там идет, и спросила Ричарда, любит ли он мюзиклы. Оказалось, что да. Еще одно очко в его пользу. Поскольку идея была моя, билеты тоже купила я. Ричард не стал спорить, даже насчет платить пополам. Я же не стала предлагать платить за наш последний ужин. Мне это и в голову не пришло. Конечно, спорить могу, Ричарду пришло в голову насчет платить за билеты, но он сумел промолчать. Правильный мужик.
Занавес поднялся, и перед нами стала разворачиваться вступительная сцена на улице – светлая, стилизованная, точная и радостная, как раз то, что надо. “Фуга для жестяных фанфар” заполнила ярко освещенную сцену и стекла в счастливую тьму. Отличная музыка и отличное настроение, а скоро будут и танцовщики, рядом со мной Ричард, и пистолет под рукой. Чего еще девушке желать?
3
Струйка народу потянулась наружу перед самым финалом, чтобы опередить толпу. Я всегда остаюсь до самого конца. Это нечестно – удрать, не поаплодировав. И вообще не люблю, когда не вижу, чем кончилось. Мне всегда казалось, что вот то, чего я не увидела, и есть самое лучшее.
Мы с Ричардом радостно присоединились к овации стоя. Никогда я не видела другого города, где так часто зрителей награждают овацией стоя. Надо признать, сегодня спектакль был потрясающий, но я часто видела, как люди вставали на представлениях, которые того не стоили. Я так не делаю.
Когда зажегся свет, Ричард снова сел.
– Я бы предпочел переждать, пока толпа схлынет, – если ты не возражаешь.
В его карих глазах я прочла, что он не ожидает возражений.
Я и не возражала. Мы приехали каждый на своей машине. Как только мы уйдем из театра, вечер кончится. И, кажется, никто из нас не хотел уходить.
Я оперлась локтями на спинку переднего кресла, глядя на Ричарда. Он улыбнулся мне, и глаза его блестели желанием, если не любовью. Я тоже улыбнулась – не могла не улыбнуться.
– А ты знаешь, эта музыка очень сексистская, – сказал он.
Я задумалась, потом кивнула:
– Угу.
– А тебе все равно нравится?
Я кивнула.
Он чуть прищурился:
– Я считал, что тебе это может показаться оскорбительным.
– Мне есть из-за чего переживать кроме того, отражают ли “Парни и девушки” достаточно сбалансированное мировоззрение.
Он рассмеялся коротко и счастливо:
– Вот и хорошо. А то я думал, что мне придется выбрасывать коллекцию Роджерса и Хаммерштейна.
Я всмотрелась ему в лицо, пытаясь понять, не дразнит ли он меня. Кажется, нет.
– Ты, в самом деле, собираешь записи Роджерса и Хаммерштейна?
Он кивнул, и глаза у него стали еще ярче.
– Только Роджерса и Хаммерштейна или все мюзиклы?
– Всех у меня еще нет, но вообще-то все.
Я помотала головой.
– А что такое?
– Ты романтик.
– Ты так говоришь, будто это плохо.
– Вся эта фигня насчет “долго и счастливо” хороша на сцене, но к жизни мало имеет отношения.
Теперь пришла его очередь всматриваться мне в лицо. Наверное, увиденное ему не понравилось, и поэтому он нахмурился.
– Ты предложила идти в театр. Если ты все это не любишь, зачем мы сюда пришли?
Я пожала плечами:
– Когда я попросила тебя о свидании в цивильной одежде, я не знала, куда тебя повести. Хотела, чтобы было необычное. А к тому же я люблю мюзиклы. Просто я не думаю, что они отражают реальную жизнь.
– А ты не такая крутая, как хочешь изобразить.
– Такая, такая.
– Не верю. Я думаю, ты эту фигню насчет “долго и счастливо” любишь не меньше меня. Ты просто боишься ей верить.
– Не боюсь, просто проявляю осторожность.
– Слишком часто разочаровывалась?
– Может быть. – Я скрестила руки на груди. Психолог сказал бы, что я замкнулась и прервала общение. Ну и пошел бы он на фиг, этот психолог.
– О чем ты думаешь?
Я пожала плечами.
– Расскажи мне, пожалуйста.
Я поглядела в эти искренние карие глаза и захотела поехать домой одна. Но вместо этого сказала:
– “Долго и счастливо” – это ложь, Ричард. И стало ложью еще тогда, когда мне было восемь.
– Когда погибла твоя мать.
Я только молча посмотрела на него. В мои двадцать четыре рана этой первой потери еще кровоточила. С ней можно свыкнуться, терпеть, выносить, но избавиться – никогда. И никогда уже не поверишь по- настоящему, что на свете есть добро и счастье. Не поверишь, что не спикирует с неба какая-нибудь
