— Привет, Зебровски, что стряслось?
— Блейк, сколько народу у тебя в постели?
— Не твое дело.
— И женский голос. Я не знал, что тебя и в эту сторону повело.
Я нажала кнопку на часах — посмотреть на подсвеченном циферблате, сколько времени.
— Зебровски, мы проспали всего два часа. Если ты позвонил узнать о моей половой жизни, я ложусь спать обратно.
— Нет-нет, извини. Это просто, — он тихо засмеялся, — очень было неожиданно. Я постараюсь дразниться по минимуму, но, честно говоря, обычно ты мне не даешь столько поводов. Я не виноват, что отвлекся.
— Я тебе говорила, что спала только два часа?
— Говорила, — ответил он до противности бодрствующим голосом. Спорить могу, он уже кофе выпил.
— Я считаю до трех. Если ты не скажешь за это время что-нибудь интересное, я вешаю трубку и выключаю мобильник.
— У нас новое убийство.
Я отодвинулась назад, чтобы опереться головой на спинку кровати.
— Слушаю.
Мика так и лежал на боку, свернувшись, но Натэниел приткнулся ко мне поплотнее. Черри и Зейн под своими одеялами не шевелились. Но не думаю, чтобы они снова заснули.
— Тот же оборотень-насильник.
В голосе его уже не было смешливых нот, звучала только усталость. Интересно, сколько он сам спал этой ночью. У меня сна как не бывало, пульс забился в горле.
— Когда?
— Ее нашли сразу после рассвета. Мы только недавно приехали.
— Вообще-то разницы нет, но Дольф там у вас ожидается?
— Нет, — ответил Зебровски, — он в отпуске. — Он понизил голос. — Начальство ему предложило на выбор: добровольный оплаченный отпуск — или принудительный и неоплаченный.
— О'кей, где вы?
Опять это оказался Честерфилд.
— Он держится в очень узкой зоне, — сказала я.
— Ага, — согласился Зебровски, и очень усталый у него был голос.
Я чуть не спросила, как он, но это было бы против кодекса своего парня. Полагается делать вид, что ничего не замечаешь. Притворись, что не видишь, и тогда этого не будет. Иногда, поскольку я девчонка, я нарушаю кодекс парней, но сегодня не стала. Зебровски предстоит тяжелый день, и ему командовать и за все отвечать. Он не может себе позволить копаться в собственных чувствах. Чем разбираться в них, ему важнее собраться в кулак.
Он стал объяснять дорогу, и мне пришлось попросить его подождать, пока я найду бумагу и ручку. В этой комнате их нигде не было. В конце концов мне пришлось записывать указания помадой на зеркале в ванной. Зебровски оборжался, когда я наконец нашла помаду и стала записывать.
Чуть продышавшись, он произнес:
— Спасибо, Блейк. Это было как раз то, что надо.
— Рада, что скрасила тебе день.
Я вспомнила, что говорил Джейсон насчет способности вервольфа найти след по запаху, и подбросила эту идею Зебровски.
Он на целую минуту заглох.
— Как ни верти, никого мне не уговорить допустить на место убийства другого оборотня.
— Командуешь ты, — сказала я.
— Нет, Анита. Приведи другого оборотня, и кончится тем, что его возьмут на допрос, как тогда Шулайера. Не делай этого. Иначе все это превратится в охоту на ведьм.
— В каком смысле?
— В том, что на допрос потянут всех известных оборотней.
— АКЛУ встанет стеной на их защиту.
— Ага, но только когда некоторых уже как следует допросят.
— Убийца не из местных ликантропов, Зебровски.
— Я не могу доложить начальству, что наш убийца пахнет не так, как местная стая вервольфов, Анита. Они скажут: конечно, местные волки это заявляют, они не хотят, чтобы на них повесили такое гадство.
— Я верю Джейсону.
— Может, я ему тоже верю, может, нет, но это не играет роли, Анита. Абсолютно никакой. Люди перепуганы насмерть. В сенате штата двигают билль насчет того, чтобы снова ввести в действие законы об опасных хищниках.
— Господи, Зебровски, как те, что еще кое-где в западных штатах сохранились?
— Ага. Сперва убивай, а потом, если анализ крови покажет ликантропа, то убийство считается законной самообороной, и дело закрыто без суда.
— Такой закон никогда не примут, — сказала я с почти стопроцентной уверенностью.
— Сейчас вряд ли, но, Анита, если разорвут вот так еще несколько женщин, то я и не знаю.
— Хотелось бы мне сказать, что люди не настолько глупы, — сказала я с сожалением.
— Но ты знаешь, что это не так.
— Ага.
Он вздохнул:
— Это еще не все. — И голос у него был по-настоящему несчастный.
Я села попрямее возле спинки, заставив Натэниела подвинуться.
— Кажется, ты хочешь мне сказать по-настоящему плохую новость, Зебровски.
— Я просто не хочу, чтобы мне одновременно надо было воевать с тобой, с Дольфом и с начальством.
— Что случилось, Зебровски? С чего ты решил, что я на тебя напущусь?
— Ты помнишь, Анита, что Дольф до последнего момента был главным?
— Зебровски, не тяни.
У меня засосало под ложечкой, будто я боялась услышать то, что он скажет.
— На месте первого изнасилования была записка.
— Я ее не видела.
— У задней двери. Дольф не дал тебе возможности увидеть. Я тоже о ней до последнего времени не знал.
— И что там было, Зебровски?
У меня в голове закопошилась целая свалка мыслей. Записка для меня или обо мне?
— Первая записка была такая: «Эту мы тоже пригвоздили».
Я подумала, потом поняла — или подумала, что поняла. Первое убийство, человек, прибитый гвоздями к стене гостиной. Ничего не связывало эту смерть с убийствами, которые совершал оборотень. Кроме разве что этого странного послания.
— Ты думаешь о том первом, в Вайлдвуде, — сказала я. — Эта записка может значить что угодно, Зебровски.
— Так мы думали до второго изнасилования — того, на которое Дольф не разрешил нам тебя звать.
— И там была записка, — сказала я тихо.
— 'Еще одну пригвоздили', — сказал он.
— И все-таки это может быть совпадение. «Пригвоздили» — эвфемизм сексуального акта.
— Сегодняшняя записка гласит: «Не осталось достаточно для распятия».
— Маньяк, который убивал этих женщин, недостаточно методичен или недостаточно аккуратен для первого убийства.
