— Скинь сюда бахилы, когда будешь выходить.
— И что я могу узнать, когда пороюсь в этой каше?
— Вероятно, ничего полезного, — ответил он.
Я покачала головой:
— Так на хрена мне туда лазить?
— Потому что мы сохранили место преступления нетронутым — до твоего прибытия. Мы не тралили эту чертову ванну просто на всякий случай — не повредить какой-нибудь арканический кусок дерьма, который ты бы заметила, а мы бы выкинули в мусор.
— Арканический, — повторила я за ним. — Тебе Кэти опять стала читать взрослые книжки?
Он улыбнулся:
— Чем быстрее ты это проделаешь, тем быстрее мы сможем убраться отсюда ко всем чертям.
— Я не тяну время, — сказала я, зная сама, что говорю неправду.
— Тянешь. Но я тебя понимаю.
Я заглянула в соседнее помещение, потом посмотрела снова на Зебровски:
— Если там не найдется какой-нибудь по-настоящему ценной зацепки, я тебя буду бить долго и тщательно.
Он осклабился:
— Если поймаешь.
Я покачала головой, вдохнула неглубоко и вошла в ванную.
Глава 54
Кровь тут же облепила пластиковый бахил, не до верху, не заливая туфлю, но почти. И даже сквозь пластик и обувь я чувствовала, что кровь прохладна. Не холодна, а прохладна. Не знаю, так это было или это только мое воображение. Вообще-то я не должна была бы ощущать кровь сквозь бахил и туфлю. Но ощущение было именно такое. Иногда от воображения на месте преступления бывает не только польза.
Я осторожно выставила ногу, держась за косяк. Не зная не будет ли скользить бахил на залитом кровью кафеле, я не хотела это проверять собственной задницей. Две вещи не хотелось бы мне сделать в этом помещении: во-первых шлепнуться на задницу посреди кровавого озера, и во-вторых, лезть рукой в эту ванну. Вторую мне придется делать, так что я хотя бы первой постараюсь избежать.
Осторожно, медленно я подала ногу вперед, как можно дольше удерживаясь пальцами за косяк. На самом деле ванная была не такая большая, и не слишком далеко надо было тянуться от двери до ванны. Я ухватилась за край ванны руками в перчатке, и когда поставила ноги как можно тверже, заглянула в воду.
Вроде какого-то красного супа. Умом я понимала, что в основном здесь вода, но цвет... Я старалась думать о чашках для окраски пасхальных яиц. Ванна была как большая чаша, где красят пасхальные яйца. Как бывает, когда плохо подберешь смесь, она была не в точности красная или розовая, а одновременно. Я держалась за мысль о пасхальных яйцах, о запахе уксуса и о лучшем времени, чем сейчас.
Вода будто заклубилась, тяжелее, чем была на самом деле. Наверное, иллюзия, но у меня вдруг возник образ чего-то, плавающего прямо под поверхностью. Вот сейчас оно высунется и меня схватит. Я знала, что этого не может быть. Знала, что, наверное, слишком много нагляделась ужастиков, но все равно пульс бился в горле, сердце колотилось.
Я оглянулась на Зебровски:
— Ребята, у вас что, нет стажеров для этой работы?
— А как мы добыли первый кусок, по-твоему? — спросил он в ответ.
— Тогда понятно, почему там выворачивало того постового в кустах.
— Он только первую неделю работает.
— Ублюдок ты, Зебровски.
— Пусть так, но больше никто не хотел совать туда руку. Когда кончишь осмотр, придут техники, откачают воду и отфильтруют ее в поисках вещдоков. Но сначала это должна увидеть ты. Скажи мне, что это не работа ликантропа, Анита. Скажи, и я скажу репортерам. А то вот-вот начнется охота на ведьм.
— Но не истерия, Зебровски. Если это кто-то другой, значит, у нас два самых жутких психа, каких еще не бывало в Сент-Луисе. Я бы рада доказать, что это не работа оборотня, но если это действительно так, то у нас другие проблемы.
Он заморгал:
— Ты действительно будешь более довольна, если это тот же оборотень?
— Обычно два разных убийцы кладут больше народу, чем один.
— Это мысль скорее копа, чем эксперта по монстрам, Анита.
— Спасибо на добром слове.
Я повернулась снова к ванне и поняла вдруг, что сделаю это. Я опускала руку не глубже перчатки. Иначе это может быть вредно для здоровья, блин, но если мне что-то попадется, то придется лезть.
Вода была холодна даже сквозь перчатку. Я сунула руку вниз, черта холодной кровавой воды поползла вверх по коже, и опустив руку только до половины, я на что-то наткнулась.
Застыв на мгновение, я неглубоко вдохнула и повела рукой вдоль того, чего касалась. Оно было одновременно и мягким, и твердым — мясистая плоть. Я добралась до кости, и ее было достаточно, чтобы ухватиться и вытащить из воды.
Это было то, что осталось от руки женщины. С розовато-белой кости стекала вода. Конец, который крепился к плечу, был обломан. Есть инструменты, которые могут оставить такие повреждения, но я сомневалась, чтобы кто-то побеспокоился их доставать.
Отложив руку в сторону, я снова стала шарить там, где ее нашла. На этот раз я погрузила руку глубже и вытащила почти голую кость. Она не была похожа на фрагмент человека, и я старалась так о ней не думать. Будто нашла в лесу останки животного и пыталась сообразить, кто его съел. Большие зубы, очень сильные челюсти. Мало кто из истинных хищников обладает силой, способной сокрушать кости, но ею обладают почти все ликантропы. Вряд ли такую бойню в ванной пригородного дома могла устроить сбежавшая из зоопарка гиена.
Я осторожно, очень осторожно опустила кость обратно в воду, потому что никак не хотела, чтобы на меня полетели брызги от всплеска.
Отвернувшись от ванны, я осторожно прошла к двери, сняла перчатки, бросила в мешок, который открыл для меня Зебровски, прислонилась к косяку, сняла бахилы, бросила их в мусорный мешок, вышла из этой камеры ужасов и продолжала идти, пока не дошла до спальни.
Здесь воздух казался чище, более пригодным для дыхания.
Зебровски шел за мной, и тут голос Мерлиони спросил:
— Она это сделала?
— Ага.
Мерлиони издал что-то вроде торжествующего карканья:
— Я так и знал! Я выиграл!
Я посмотрела на него, на Зебровски:
— Прошу прощения, что было сказано?
Зебровски даже не смутился:
— Мы поспорили, полезешь ли ты в эту ванну рукой. Я вздохнула и покачала головой:
— Ребята, вы квинтэссенция ублюдков.
— Ух ты! Квинтэссенция! — повторил Мерлиони с уважением. — Блейк, если ты будешь ругать нас умными словами, мы никогда до их смысла не допрем.
Я посмотрела на Зебровски:
— Это оборотень. Не знаю, правда, тот же или другой. Первая жертва была убита в постели. Вторая тоже? — Он кивнул. — А этих убивали в ванне, и там не меньше двух тел.
— Почему двух? — спросил Зебровски.
— Потому что куча слишком высока, черт бы ее драл, для одного женского тела, особенно если учесть, что часть он сожрал.
— Ты говоришь «он», будто знаешь.
