Я теперь снова могла видеть, и оказалось, что я вся мокрая от крови — и кое-чего еще, но меня в основном волновала кровь, потому что эта кровь была моя.
Джейсон свалил с меня Ашера — с такой бескостной легкостью перекатывается только мертвое тело. Я не знаю, в чем разница между сном и смертью, но даже если руку тела подвинуть, сразу будет ясно, спит оно или мертво.
Ашер лежал на спине, волосы его разлились вокруг лица нимбом, ало блестел подбородок, шея, грудь. Шрамы не лишали красоты его обнаженное тело. Они не первыми бросались в глаза, даже не третьими. Он лежал, облитый моей кровью, как какой-то падший бог, наконец-то поверженный смертью.
Даже ослабленная потерей крови, я не могла не видеть его красоты. Что за фигня со мной творится?
Джейсон помог мне слезть с Жан-Клода, поймал меня в объятия, как ребенка. Я была голой; он стащил меня с кровати, где я явно занималась сексом с двумя мужчинами, и при этом Джейсон не отпустил ни одного замечания или шуточки. Уж если Джейсон по такому поводу не дразнится, значит, дело плохо.
Я положила голову Джейсону на плечо, и это помогло остановить вращение мира. Он стал поворачиваться, чтобы меня унести, но я сказала:
— Подожди, пока не надо.
— А что? — спросил он.
— Я хочу это запомнить.
— Что? — переспросил он снова.
— Как они смотрятся вдвоем.
Они оба лежали на спине, но Ашер выглядел поверженным богом смерти, а Жан-Клод — как бог совсем иного рода. Густые черные волосы рассыпались тяжелой волной вокруг головы, небрежной рамой бледного лица. Губы приоткрылись, ресницы черным кружевом оттеняли щеки. Он лежал, будто сваленный сном после великой страсти — одна рука поперек живота, другая сбоку, одно колено согнуто, будто все напоказ. Только Жан-Клод мог умереть и выглядеть при этом симпатично.
— Анита, Анита! — Я поняла, что Джейсон уже что-то говорит какое-то время. — Сколько крови они у тебя взяли?
Голос мой прозвучал хрипло из пересохшего рта.
— Не они. Только Ашер.
Джейсон устроил меня на руках поудобнее, почти обнимая. Кожаная куртка заскрипела при этом движении, голая грудь казалась горячей, прикасаясь к моей обнаженной коже.
— Это он не просто подкормился, — сказал Джейсон, и в его голосе прозвучало осуждение, что бывало редко.
— Он, я думаю, увлекся.
Джейсон переложил меня у себя на руках, чтобы тронуть мой лоб, что казалось глупо, поскольку я была голая, но в минуты стресса мы все часто действуем по привычке. Температуру e человека щупают на лбу, даже если он голый.
— Не похоже, чтобы у тебя был жар. Скорее ты даже немножко остыла.
Это мне напомнило кое о чем, и то, что пришлось напоминать, подтвердило, что мне хуже, чем я думала.
— У меня шея еще кровоточит?
— Есть немного.
— Это должно так быть?
Он понес меня к ванной.
— Тебя никогда так всерьез еще не кусали?
Он открыл дверь рукой и коленом и внес меня внутрь.
— Так, чтобы я потом теряла сознание, — non. — Я нахмурилась. — Это я сейчас сказала «non» вместо «нет»?
— Ага.
— Блин.
— Вот именно.
Он сел на край обширной ванны из черного мрамора, устроил меня на коленях и включил воду. Она лилась из клюва серебряного лебедя, что мне всегда казалось кричащим, но ладно — ванна не моя.
Тошнота прошла, головокружение слабело.
— Положи меня, — велела я.
— Мрамор холодный, — предупредил Джейсон.
Я вздохнула:
— Мне надо проверить, насколько у меня тело работает.
— Попробуй посидеть у меня на коленях, когда я тебя не держу. Если все в порядке, я принесу полотенца, и ты на них сядешь. Но поверь мне, не стоит сидеть на этом мраморе в голом виде.
— Резонно.
— Только никому не говори, что я высказался резонно, — образ загубишь.
Я улыбнулась:
— Тайны хранить я умею.
Я попыталась сесть, пока Джейсон подбирал температуру воды. Сесть я смогла. Уже хорошо. Я попыталась встать, и только рука Джейсона вокруг талии не дала мне упасть на ступени, ведущие в ванну.
Он снова посадил меня к себе на колени:
— Не надо пробовать все сразу, Анита.
Я привалилась к нему. Рука вокруг талии ощущалась как страховочный пояс.
— Отчего у меня такая слабость?
— Слушай, ты так долго имеешь дело с вампирами, неужели сама не понимаешь?
— Я не даю им от меня кормиться.
— А я даю, и можешь мне поверить: когда отдашь столько крови, оправляешься совсем не сразу. — Наконец температура воды его устроила. Он открыл краны пошире и заговорил громче, перекрывая шум воды. — Сейчас мы тебя отмоем и посмотрим, как ты будешь себя чувствовать.
Я чувствовала, что хмурюсь, а почему — не знаю. Такое ощущение, будто мне следовало сердиться. Что-то испытывать, чего не наблюдалось. Теперь, уже не зажатая между Ашером и Жан-Клодом, я как-то странно успокоилась. Нет, не просто успокоилась — мне было хорошо, хотя и не должно было быть.
Я сильнее нахмурилась, стараясь прогнать это чудесное блаженство. Это было как попытка проснуться от плохого сна, который не хочет тебя отпускать. Только я боролась не с кошмаром, я хотела прервать хороший сон. И это тоже казалось неправильным. Все было неправильно. Какое-то было смутное чувство, будто я что-то важное упускаю, но даже ради спасения своей жизни я не могла бы понять что.
— Что со мной такое? — спросила я.
— Ты о чем? — переспросил Джейсон.
— Мне хорошо, а не должно быть. Ощущение чудесное. А несколько минут назад мне было страшно, тошнило, голова кружилась. Но как только ты вынул меня из кровати, все стало лучше.
— Просто лучше? — спросил он.
Он уже снял кожаную куртку — по одному рукаву, перекладывая меня с руки на руку.
— Ты прав, не просто лучше. Как только я перестала бояться, стало просто чудесно. — Я нахмурилась, попыталась подумать, и все еще это было трудно. — Отчего мне трудно думать?
Он переложил меня с колена на колено, снимая сапоги и сбрасывая их с ног. До меня в конце концов дошло, что он раздевается, продолжая держать меня на руках. Кто сказал, что приобретенное на работе умение в обыденной жизни не пригодится?
— Зачем ты раздеваешься?
— Ты не сможешь двигаться, не падая. А мне будет очень неприятно, если ты утонешь в ванне.
Я попыталась избавиться от чувства блаженства, но это было как отбиваться от теплого уютного тумана. Можно махать руками, но бить не по чему. Туман клубился и перетекал и оставался на месте.
— Прекрати, — велела я, произнеся это слово с той твердостью, которой в себе не ощущала.
