Зато мне известно, почему я повел себя, как последний дурак. Почему ни разу не позвонил, не попытался встретиться, не тратил время на уговоры, а безыдейно скорбел об утрате. Печально признаваться, но я привык терять дорогих и близких. За восемь десятков лет научился смиренно принимать от судьбы затрещины, вместо того чтобы бороться, бесстрашно сражаться и выйти победителем вопреки сложившимся устоям.
На протяжении всей жизни я успешно противостоял слабостям, прошел кровопролитную войну, противоборствовал внутренним демонам, обретал истинную любовь, однако так и поднаторел в величайшей премудрости человечества — ставить чувства на волю разума. По наивности кажется, что нет ничего проще: распознать в миллиардной толпе свою половинку, блеснуть дарованным от рождения шармом и почивать на лаврах непревзойденности до скончания веков. Никто не объяснил мне, глупцу, о существовании сложностей, не дал толковый совет и не указал верный путь. В жилах Габсбургов наряду с самолюбованием течет гордость, если не сказать, заносчивость. И вдруг какая-то восемнадцатилетняя девчонка воротит нос, принимая тягчайшее решение о немедленном расставании. Дрянной нрав оказался мне неподвластен, о чем действительно стоит сожалеть. Я не меняюсь с годами, насквозь прогнивая изнутри.
Но сегодня увитые ядовитым плющом традиции будут зарыты под толщами нелицемерного раскаяния. Астрид для меня не прихоть или очередной каприз, а единственная в своем роде девушка, даже мизинца которой я не достоин.
Воссоединив в сознании все вынесенные заранее выводы, я попросил Лео остановить машину, молчаливо выбрался из салона и с некоей тоской в усталом взгляде осмотрелся по сторонам. Мы добрались по бездорожью к той части простирающегося на сотни миль леса, что окружает задний двор знаменитого поместья Волмондов. Равнинные участки здесь перемежаются с монументальными холмами, скрывающими от посторонних глаз обделенное людским вниманием чудо: приток полноводной реки Флинт, названный еще язычными индейцами 'Лисий хвост'. Наше первое неофициальное свидание состоялось на правом берегу пресноводной красавицы. Дай бог, чтобы не последнее.
Едва внедорожник приятеля скрылся за поворотом ближайшего перекрестка, я со всех ног помчался к условленному пункту, подгоняемый в спину противоречивыми желаниями. Нестерпимо хотелось обхватить ладонями прелестные щеки со следами смущенного румянца, жадно поглотить поцелуем сердито поджатые губки любимого нежно-розового оттенка и до наступления темноты перебирать пальцами волнистые локоны, наслаждаясь их воздушной легкостью и неземным запахом. Меж тем я понимал, сколь несбыточны мои обывательские мечты и как глубока и болезненна причиненная мной рана.
Сворачивая с петляющей среди прижимистых кустарников тропки, я припомнил наикратчайший путь к цели, на бегу пообещал себе добиться прощения любыми средствами, будь то самые отчаянные мольбы, и чуть не прошиб лбом необъятный ствол засохшего дерева, когда узрел невдалеке изящный силуэт оранжевой малолитражки, замершей на поросшей чахлой растительностью проселочной колее.
— Черт возьми, она приняла подарок! — вслух прокомментировал я ободряющий знак, любуясь неожиданно ставшим родным Ниссаном, и вернулся к размеренному галопу.
Нарастающий шум воды, екающее на все лады мертвое сердце и песчинки теплящейся надежды живо донесли меня до назначенного места. Под ногами захрустели омытые илом и редкими водорослями камни, влажный воздух прорвался в легкие и насытил каждую клеточку неутомимого организма терпким кислородом, и я, словно громом пораженный, резко остановился, увидев ее в ста метрах. Веки моментально обожгло унизительной сыростью, голос охрип от натуги и мысленных криков восхваления всем известным богам Олимпии, руки задрожали в предвкушении счастливых объятий, а рассудок с трудом удержался в здравии. С минуту я смотрел ей в спину, инстинктивно пересчитывал разобщенные шаги, следил за колыханием распущенных волос, приподнимающихся над ссутуленными плечиками, и стремительно рванул вперед, беспорядочно расшвыривая подошвами ботинок береговой мусор из веток и гальки. Астрид почти сразу распознала мое приближение и дернулась, чтобы обернуться, но затем передумала и попросту замедлила поступь. Через мгновение мы оба застыли, как показала практика, в ожидании. Я зачаровано всматривался в ее макушку, отбивая тянущиеся к девушке ладони. Она все чаще и чаще дышала, очевидно, прилагая максимум усилий к сохранению предложенной дистанции в двадцать заунывных сантиметров. Вокруг густым туманом простиралась затянувшаяся тишина, сотканная из неловкости и убаюкивающего плеска воды.
— Девочка моя родная, — зажав переносицу большим и указательным пальцами для твердости голоса, я заговорил и с удивлением заметил, как она медленно поворачивается ко мне лицом, как тайком утирает залитые слезами щеки краешком шарфа и неторопливо откидывает голову назад, поднимая взгляд от груди к шее, подбородку, минует губы и вмиг фокусируется на зрачках. Так, словно заглядывает в душу, на ограниченных просторах которой безошибочно отлавливает самые скверные пятна. — Я виноват перед тобой. Очень виноват. Все, что я делал и говорил, это непростительно. И должного наказания для меня придумать невозможно, разве что потерять тебя навсегда. Я просил прощения за то, что бросил тебя в трудную минуту, а после вновь испарился без следа и оправданий. Не знаю, что со мной творится в последнее время. Ошибки накладываются друг на друга, и им конца и края не видно. Ты вправе отвернуться от меня, но, пожалуйста, сначала выслушай, — без всякой задней мысли или театральщины я опустился на колени, зажмурил увлажнившиеся глаза, истово прижался щекой к животику девушки и громко, перебивая изумленный возглас: 'Джей, не надо, прошу тебя!', заговорил. — То, что связывает нас, наши отношения, наша любовь, — беспорядочно путаясь в иносказательных навыках, я подыскивал подходящие слова, способные передать неподъемную тяжесть на сердце от истекших пяти дней вакуумного одиночества. — Это нечто живое, дышащее, чувствующее, настоящее. Совсем как ребенок, крохотный малыш. Астрид, наш малыш, понимаешь? — отмахиваясь от идиотизма собственных выкриков, я заглянул в блестящие от влаги изумрудные глаза и с готовностью поймал их рухнувшую оземь властительницу. Звук ее безудержных рыданий раскатистым эхом прокатился внутри меня и потонул в тесной близости. Я изо всех сил прижал к груди девушку, однако переводить дух не спешил, поэтому неохотно продолжил. — Ты не можешь его убить, это против человеческой природы. Я не дорожил тем, что имел, и совершенно напрасно. Только теперь, когда я вновь вижу тебя, обнимаю и судорожно запоминаю каждое мгновение, возникло драгоценное осознание важности твоего присутствия. Боже праведный, я так скучал! Так тосковал по тебе, милая моя девочка!
Изловчившись, я отнял от плеча ослепительно прекрасное лицо и осторожно прикоснулся губами к испещренному изломленными складочками лбу, попутно стирая подушечками пальцев не иссыхающие слезы. Как больно, невыносимо мучительно наблюдать за ее страданиями. Знать имя виновника и выть от невозможности что-либо изменить.
— И сейчас, — прошептал я, преданно всматриваясь в хаотично дрожащие под матовой кожей мускулы, — сейчас я прошу тебя об одном. Не о прощении, которое может придти лишь со временем. Не о доверии, которое я умудрился подорвать. И не о милости, хотя на нее я возлагаю большие надежды. Позволь мне все исправить. Во имя всего, что было межу нами, и той любви, что и поныне бережно хранится в моем порочном сердце.
Я отстранился, давая девушке убедиться в нерушимой искренности каждого звука, и принялся ждать сурового вердикта, забыв о необходимости дышать.
— Я не умею говорить так же красиво, — порой не совсем внятно забормотала она, предпочитая оставить веки опущенными. — И не поняла, что ты имел в виду под убийством ребенка. Да это и неважно. Я много раз слышала о существовании мазохистской любви, когда любишь кого-то настолько сильно, что становится наплевать на себя. Но и предположить не могла, что буду заложницей этого чувства. Слепой рабыней. Марионеткой в чужих руках. Еще с утра я уверяла свое отражение в зеркале, что рискну вырваться из адского круга, что ты не единственный, кого мое сердце готово принять, что порознь нам будет проще. То была лишь иллюзия, а значит, я обречена.
— Астрид, пожалуйста, — возмутился я последней формулировкой, внутренне соглашаясь с ее пугающими выводами. Я действительно выступаю в роли кукловода, сатрапа и признанного садиста.
— Не перебивай, Джей, — молитвенно сложила девушка аккуратные ладошки у груди. — Ты представить себе не в состоянии, с каким трудом мне даются эти слова. Я много раз тебя прощала, а, пожалуй, не следовало. Две измены за столь короткий срок…это слишком.
Я помертвел от названной цифры и, стараясь скрыть нахлынувшее волнение, неуместно
