приподнялся на локтях и окинул затуманенным взором свою девочку. Она лежала с закрытыми глазами, губы растягивала блаженная улыбка, щеки покрывал очаровательный румянец чуть интенсивнее обычного. Весь ее вид говорил об отсутствии страха передо мной и дальнейшими планами. Она доверяла мне, а это самое главное, то, чего я хотел больше всего. Быть надежным.
Не желая и дальше отвлекаться на пространные мысли, я легонько сдавил пальцами идеально совпадающую с размерами моей ладони грудь и под аккомпанемент приглушенных стонов накрыл губами твердый сосочек второй. На этот раз Астрид ахнула и погладила меня по волосам, позволяя быть смелее. Я провел зубами по розовому бугорку и, получив в ответ шелестящее 'Да', игриво прикусил чувствительную кожицу. Не жалея изнывающую от недостаточности наслаждения малышку, я забавлялся с ее грудью в течение следующих десяти минут, а затем вновь отправился в путешествие по неизведанным просторам прекрасно реагирующего на мои издевательские ласки тело. Я шептал ей о том, какая она красивая, пока целовал каждое выпирающее ребрышко. Рассказывал о том, как бесконечно сильно люблю ее изумительный животик, выводя языком круги около забавного пупка. Говорил, что восхищаюсь ей, покусывая выпирающие по бокам косточки на бедрах. И просил ничего не бояться, когда медленно, поцелуй за поцелуем стягивал со стройных ножек пижамные штаны. Я начал искушенное изучение с миниатюрных пальчиков с подстриженными бледно-розовыми ноготками с отсутствием лака. Последнее мне даже понравилось, потому что этой девочке, как никому другому, шла естественность. Она была ее частью и неизменно подкупала давно позабывшего о природной невинности вампира, вроде меня.
Я перецеловал каждый закуток маленькой, совершенной детской ступни, уделил самое тщательное внимание тонкой лодыжке и добрался губами до круглой коленки, не в силах поверить в существование настолько полноценной идеальности. За все время я не заметил в своей девочке ни одного изъяна, она целиком состояла из гармонии и усладила бы взгляд любого мужчины. Но я не собирался ни с кем делиться своим бесценным сокровищем, более того, сам жадничал без меры, подбираясь к непрозрачным шортикам — конечный пункт моего захватывающего приключения. Максимум, что я себе позволил, покрыть поцелуями темную ткань, истончающую самый возбуждающий аромат из всех, что мне когда-либо приходилось чувствовать.
— Благоразумие, благоразумие, — словно молитву твердил я, бестолково пытаясь подцепить языком широкую резинку. Стоны Астрид не добавляли мне выдержки, скорее наоборот, чем дольше я слушал ее, тем сильнее жаждал внимать громким крикам удовольствия, по части доведения до которых был большим мастером.
Не в силах и дальше сопротивляться искушению, я обессилено свалился в подушки и уставился в потолок, находя его напрочь лишенным эротизма. Хорошо, что он не был зеркальным, как у меня дома. Выходит, Господь в кои-то веки на моей стороне. Обнадеживающий фактор.
— Это было… — попыталась выразить свои ощущения девочка, на мое счастье прикрываясь уголком пододеяльника. — Восхитительно. А можно мне?
Вот и моя смерть пожаловала! Дьявол всемогущий, избави меня от благодарностей! Я не хочу творить то, чего желаю больше всего на свете!
— Маленькая моя, — заныл я, — только не сегодня, пожалуйста. Я слишком не в себе, чтобы и дальше сдерживаться.
— Ты проголодался? — абсолютно неверно истолковала она мои фантазии, крутящиеся отнюдь не вокруг ее шеи. — Я вовсе не против, если что…Ты сказал, что не кусаешь, а как тогда?
О, чудно! Поговорим о моих извращенных привычках резать все, что призывно пульсирует, только не заставляй меня возвращаться мыслями к тому, о существовании чего я хотел бы забыть на ближайший месяц-два. Или Уоррен предполагал больший срок?
— Лезвия, — необдуманно ляпнул я. — Хирургические.
— Да? — заинтересованно вскинула брови Астрид. — Что-то типа скальпеля?
Я угукнул и слепо нащупал ее мягкую ладонь, поднося тонкие пальчики к губам.
— Поэтому прекрати предлагать свою кровь, — с нажимом попросил я. — Даже умирая от жажды, я не смогу прикоснуться к твоей коже. Знаешь, что мир делится на богатых и бедных? Так вот, мои представления подразумевают четкую грань между едой и тем, кто никоим образом не заслуживает боли. А она будет и очень сильная. Когда-нибудь сдавала кровь? Ах, да, конечно, тебе ведь нет двадцати одного. Ощущения, прямо скажем, не самые приятные, но то, что делаю я, когда вытягиваю…В общем, получается гораздо медленнее. Рывками, которые доставляют много болезненности. И давай уже ложись спать, моя красавица. Завтра в школу, не против, если я отвезу тебя лично?
Она согласно кивнула в ответ и, даже не помыслив одеться, подползла к моей груди, где, удобно устроившись, уснула всего через пять минут. Я со вздохом обвил рукой ее плечи и представил, каким трудными и невыносимыми будут следующие два месяца. И не потому, что я не умею контролировать свои желания, хотя, признаться честно, мне эта наука и впрямь не давалась. А потому, что я и представить себе не мог, какой волшебной может оказаться ночь с Астрид. То, что было сегодня, лишь малая часть предстоящей бури удовольствия. Звучит многообещающе для вампира, потратившего долгие годы в поисках подобных эмоций.
С рассветом я вернулся к себе домой, провел излюбленный обряд 'по-Майнеровски', включающий в себя душ, кофе и пинту свежей крови, а после развалился посреди кровати и уставился невидящим взглядом в экран встроенного в противоположную стену телевизора. Очень часто я задавался вопросом о том, что в людском обществе принято считать счастьем. Деньги? Славу? Всемирное признание? Какое из труднодоступных абсолютному большинству благ соотносимо с критерием благостного состояния души? Человеком я верил в то, что, избавившись от врожденной неразличимости к цветам, воспарю в облака. Годам к шестнадцати мне вдруг стало наплевать на свое уродство, я встретил девушку, которую полюбил всем сердцем, и мечтания потихоньку приобрели обывательский характер. Мне грезились большой дом, такой же, какой был у родителей, дружная семья, красавица-жена и чудные дети количеством в шесть пар восхитительных голубых глаз. В те времена повсеместно виденные отголоски Первой мировой учили ценить банальные радости, все слишком спешили жить, и я не был исключением. День нашей помолвки после двух месяцев знакомства вселил в меня уверенность, что-де это и есть счастье. Я заставил себя проникнуться сей мыслью и гордо щеголял выросшими за спиной крыльями. Нашел приличную работу на заводе, поступил на вечернее отделение какого-то промышленного колледжа (желание окончить Беркли я приберег на потом) и с вожделением простаивал ночи под незажженным окном своей возлюбленной, надеясь на мимолетное мелькание очаровательной улыбки.
Грянувшая война порушила мои планы, а по возвращении с фронта я так и не смог посетить дом в Канаде, потому что страшился воспоминаний. Я никогда не навещал государственные могилы матери и сестры, не чтил память отца, чье имя выгравировано на одном из мемориалов близ концлагеря Дахау. Мне было стыдно перед ними. Я просто не мог себя заставить появиться у их последних пристанищ, не испытав при этом чувства омерзения к собственной персоне. Когда-то давно отец любил говорить, что мне не нужно бояться их с матерью гнева, потому что: '…на то мы и родители, дабы тебя стыдить, мальчик мой'. Однако болезненно колющая сердце совесть так и не позволила мне проститься с близкими. Уже позже, став богатым вампиром, я возвел на местах их гибели памятки: один в центре Европы неподалеку от города Мюнхена, второй — на реке Святого Лаврентия, где затонул железнодорожный паром. Я не был мастером в выдумывании скорбных надписей, поэтому ограничился строкой, суть которой понимал по-своему. 'Кто страдал, тот не забудет, а кто помнит, тот тоскует'.
Мой бессменный противник — смерть. Она забрала всех, кого я когда-то любил. Теперь я боюсь этого чувства. Древнегреческая поэтесса Сапфо говорила, что если бы смерть была благом — боги не были бы бессмертны. И так оно и есть для тех, кто вынужден жить вечно.
Но вернемся к моим размышлениям о сути простого человеческого счастья. Сегодня я нашел ответ на свой давний вопрос. Проснуться, пусть и в переносном значении этого слова, утром рядом с нежно сопящей девушкой, узреть подле себя лик спустившегося на бренную землю ангела и понять, что совершенно не хочется отворачиваться, — вот то, что я назвал бы верхом блаженства. То, ради чего соглашусь принять бессмертие во второй раз, теперь уже по доброй воле.
Бросив взгляд на часы, я с ужасом понял, что опаздываю, и на крейсерской скорости вылетел из квартиры, в надежде все же успеть подвезти Астрид в школу.
